– Вы знаете, кто этот грешник, правда?
Священник слишком долго колебался; стало ясно, что это и в самом деле так.
– Я узнал, кто он такой, через несколько дней из газет.
– Но, записывая исповедь, вы не поставили имя.
– Я советовался с епископом, тот посоветовал мне не указывать личность грешника.
– Почему?
– Потому что все считали его хорошим человеком, – отвечал дон Микеле без обиняков. – Он построил большую больницу в Анголе, африканской стране, одной из самых бедных в мире. Епископ убедил меня в том, что вовсе не обязательно чернить память великого подвижника, пусть лучше люди следуют его примеру. Ведь судить его будет уже не наш суд.
– Как его звали? – настаивал Маркус.
Священник вздохнул:
– Альберто Канестрари.
Маркус чувствовал, что это не все, но не хотел слишком давить на святого отца. Просто молча смотрел на него, дожидаясь, пока тот заговорит сам.
– Было еще кое-что, – робко добавил дон Микеле. – В газетах писали, будто он умер естественной смертью.
* * *
Альберто Канестрари был не только хирургом с мировой славой, светочем медицинской науки и новатором в своей профессии. Прежде всего, он был филантропом.
Такой образ складывался из почетных грамот, какими были увешаны стены его кабинета на улице Лудовизи. А также из помещенных в рамку газетных вырезок, где описывались многочисленные открытия, которые позволили усовершенствовать технику хирургии, и восхвалялась душевная щедрость, с какой он употреблял свои дарования на благо стран третьего мира.
Его величайшим свершением была постройка большого госпиталя в Анголе, где сам он часто оперировал.
Те же газеты, которые воздавали ему хвалу, сообщили впоследствии новость о его скоропостижной смерти по естественным причинам.
Маркус вошел в помещение, которое было когда-то амбулаторией Канестрари, расположенное на четвертом этаже роскошного здания, в двух шагах от улицы Венето, и рассматривал теперь эти реликвии, вглядываясь в лицо пятидесятилетнего врача, улыбавшееся с официальных фотографий, где он был заснят с различными важными персонами, но также и с пациентами – теми, кто был ему обязан здоровьем, а в некоторых случаях и жизнью. Вся его большая семья. Посвятив себя всецело профессии, хирург так и не женился.
Если бы можно было судить о человеке по цветистым эпитетам, рассыпанным по стене, Маркус, не колеблясь, определил бы его как доброго христианина. Но то мог быть всего лишь фасад: опыт научил Маркуса проявлять осторожность в оценках. Особенно если иметь в виду слова, которые хирург произнес за несколько дней до смерти во время своей последней исповеди.