Сейчас ядовитые щупальца терновника густо покрывали кожу Джайалы. Взяв медный стержень, я провел им по ее рукам. Потом коснулся ее тела мятой. Медным пинцетом стал обирать нити с ее кожи и складывать в керамическую чашу, поставленную рядом, чтобы случайно не дотронуться до них. Работал я быстро, как только мог, и понимал, что все равно не успеваю. Их было слишком много – десятки и сотни. Еще больше нитей покрывали ее одежду, но это не важно, важно, что они затянули кожу. Чересчур много, и все же я их обирал.
У Джайалы затрепетали веки. Она взглянула из-под тяжелых ресниц; темные глаза помутнели под действием яда.
– У меня хватит? – спросила она невнятно.
– Чего хватит, деточка?
Я продолжал снимать нити с ее кожи.
– Семян… выкупить мою кровать.
Я попытался ответить, но слов не было. Сердце будто сдавило тюрьмой Хализака, выжало досуха и умертвило.
Глаза Джайалы закрылись, погружая девочку в вечный сон. Я отчаянно пытался нащупать эхо ее сердца. Медленный удар под пальцами, застывающий сахарный сироп. Еще удар. Гуще. Холоднее. Слабеющий зов сердца. Пауза еще длиннее, и после нее…
Ничего.
Меня качнуло прочь от умирающей дочери. Невыносимое ощущение потери.
Балантхаст лежал рядом, готовый к использованию, во всех его трубках булькала смесь. В отчаянии я схватил его и подтащил к умирающей девочке. Нацелил огромный раструб на неподвижное тело. Слезы застилали глаза. Я чиркнул спичкой, и…
Остановился.
Не знаю, почему это пришло на ум. Говорят, что Три Лица Мары приходят к нам и внушают мудрость в час нужды. Что из истинного отчаяния рождается вдохновение, и тогда открываются тайны мира. Не знаю. Несомненно лишь то, что Мара – семя жизни и надежды.
Я склонился к Джайале и выдернул волосок из ее головы. Привязка, желаемое, цель… не знаю, что, но мне вдруг отчаянно понадобилось, чтобы что-то от моей девочки было в работающем балантхасте, и от терна тоже. Вместе с мелией и мятой…
Я поместил волос в камеру сгорания и чиркнул спичкой. В камере взметнулось пламя, сжигая мелию и мяту, терновник и волос Джайалы, дымясь и пылая, и все это соединилось в горении. Я взмолился к Трем Лицам Мары о милости и повернул диск балантхаста. Прибор всосал горящие угольки волос, извивающиеся нити терновника и все прочие ингредиенты в камеру своего брюха.
Какой-то миг ничего не происходило. Потом из раструба вырвалось синее пламя и окутало Джайалу.
Папа, проснись.
Проснись.
Про.
Снись.
Смутные гулкие слова, шорохи, толчки.
Папа, проснись.
Папа?
Папа. Папапапапапа.
Я открыл глаза.
Надо мной склонилась Джайала, облако черных волос, худые коричневые руки и ноги, синие юбки. Размытая, эфирная. Просвечивающая насквозь в окружающем ее свете. Дух из Зала Суда. Она ждет, пока Судья Борзай возьмет ее шестью своими руками, всмотрится в душу и передаст в Зал Детей, где невинные души живут под оберегающим надзором собакоголового Кемаза.