Примерно через год после возвращения из Флоридского университета я вытащил из-под кровати картонную коробку и развесил на стене копии материалов своей дипломной работы. Университет я закончил с отличием, однако мне так и не удалось довести до конца расследование, которое и привело меня в журналистику. Слишком многое не сходилось в этой давней истории, слишком многие фрагменты мозаики не желали укладываться в общую картину. Я долго сдерживался, старался не обращать внимания на возникающие в голове вопросы и не прислушиваться к циркулировавшим в городе слухам и сплетням, однако тайна оказалась сильнее меня. Давление в котле росло, в конце концов он разорвался буквально у меня в руках, так что я больше не мог игнорировать то, что давно стало одной из реальностей моей жизни.
Собственно говоря, неразгаданных тайн в моей жизни было две. Я ничего не знал о себе, о своем происхождении, и точно так же я ничего не знал об Уильяме (Лайаме) Макфарленде. Понимая, что выяснить имена моих настоящих родителей мне теперь вряд ли удастся, я сосредоточил все свои усилия на второй загадке. Мне казалось – я сумею найти ответы на свои вопросы, если буду знать, где копать.
Если вы плывете по реке, к вам всегда могут обратиться за помощью другие люди, чья лодка дала течь или потерпела аварию. Они бросают вам конец, вы подтягиваете их поближе и в конце концов становитесь в их лодку одной ногой, стараясь удержать два суденышка рядом, пока пассажиры будут перебираться к вам. Всю свою жизнь я как будто стоял в двух лодках одновременно, и лодки эти то качало на волнах, то растаскивало в разные стороны ветром или течением, так что каждую секунду я рисковал оказаться в воде.
За годы я собрал немало сведений, которые могли иметь отношение к интересовавшему меня делу, но порой мне казалось, что их даже слишком много. Мои материалы были чересчур разнородны и противоречивы; все вместе они становились чем-то вроде статических помех, которые так часто мешают слушать радиорепортаж о решающей игре сезона. И все же отступать я не собирался. В газете я писал статьи, которые никто другой писать не хотел, но по вечерам – а иногда и по ночам – я упорно работал над тайнами двадцатилетней давности. Благодаря закону о свободе информации я получил доступ к старым судебным решениям, к стенограммам заседаний, протоколам и тексту помилования и даже взял интервью у одного из охранников, сопровождавших дядю, когда его ненадолго выпустили из тюрьмы на похороны сына.
Полгода спустя я выложил дяде все, что мне удалось выяснить. Я рассказал ему его собственную историю – ту часть, которую удалось узнать. Все два часа, пока длился мой рассказ, он машинально кивал, время от времени запуская руку в пакетик с вареным арахисом, но я был почти уверен – дядя гордится мной и той работой, которую я проделал. Когда я закончил, он некоторое время раскачивался в кресле, катая во рту очередной орех и высасывая из него соленый сок. Наконец он выплюнул кожуру, забросил ноги на перила веранды, отпил воды из стакана и, разглядывая лежащую на ладони пригоршню орешков, сказал: