Так и не обернувшись, дядя сошел с крыльца, огляделся, словно пытаясь получше рассмотреть тот маленький мир, который у него еще остался. Наконец он посмотрел на меня.
– Я постарался запомнить эти слова, – проговорил он с улыбкой. – И мне все чаще кажется, что тот парень был не так уж глуп.
* * *
За пять лет, прошедших со дня этого разговора, я написал сотни статей, в том числе таких, которые перепечатывали и общенациональные издания. Читатели, присылавшие в газету свои отзывы, утверждали, что у меня особый нюх на правду. Так же считал и Ред, и это было весьма кстати, поскольку он, как-никак, был моим боссом. Не исключено, что и читатели, и Ред были совершенно правы, однако в одном случае мой нюх меня подвел, а ведь речь шла о единственном в своем роде материале, который был по-настоящему важным. До сих пор, глядя на коллаж на стене, который с тех пор успел перекочевать из моей комнаты в мой кабинет в редакции, я только чешу в затылке. Истина остается неуловимой, как Алый Первоцвет[62]. Я знаю, кто, когда и как, но мне пока никак не удается ответить на главный вопрос – зачем?
За эти годы я много раз проползал по дренажной трубе. Я провел в старом хранилище немало часов, и все же я по-прежнему был не в силах ничего доказать. Это мог сделать только один человек, но по какой-то причине он предпочитал молчать или цитировать мертвых миссионеров, а то и вовсе изрекал нечто такое, что только он один способен был понять.
По правде говоря, тот факт, что я обнаружил тайный ход и люк, ведущий в хранилище, почти не продвинул мое расследование. В конце концов, дядя тоже мог воспользоваться дренажной трубой, так что его невиновность по-прежнему оставалась под большим вопросом. Даже то, что он столько времени скрывал существование подземного хода, слишком напоминало заметание следов, и я не сомневался, что его многолетнее молчание именно так и будет истолковано, если о нем станет известно. Ну а когда дядя признался, что с самого начала знал, кто украл миллионы, я понял, что он сам вбил последний гвоздь в крышку собственного гроба, забросал его землей и водрузил сверху могильную плиту с соответствующей надписью.
Размышляя об этом, я частенько вспоминал своего колледжского преподавателя философии. Чуть не каждую свою лекцию он начинал с того, что напоминал нам, студентам, о существовании пяти основных инструментов познания: жизненного опыта, озарения, логики, фактических доказательств и доказательств, основанных на слухах. Я старался не пренебрегать ни одним из них и готов утверждать со всей ответственностью: Уильям «Лайам» Макфарленд по собственной воле понес наказание за то, чего не совершал.