– Эдгар фон Дюренбург? – повторил он.
Кошкина недоуменно подняла лицо: а что? Зайцев внутренне подивился, что на четырнадцатом году революции, после красного террора, чисток, высылок в советском учреждении, каким Клуб служебного собаководства при ОСОАВИАХИМе, безусловно, был, еще могли забыть осколок прошлого с таким вызывающим именем.
Кошкина прочла выражение его лица.
– Это ее дог – по кличке фон Дюренбург, – терпеливо-надменно пояснила она. – Первый приз на выставке 1914 года. А хозяйка – Палицына, Наталья Дмитриевна Палицына. Наш инструктор.
По уважению в ее голосе Зайцев понял, что товарищ Палицына могла похвастаться знаниями и опытом, а вот пролетарским происхождением – совершенно точно нет. Зайцев внутренне усмехнулся, не выдержал:
– Извините. А Штиглиц – тоже дог?
Кошкина одарила его убийственным взглядом.
– Это наш инструктор. Товарищ Штиглиц. Энтузиаст, преданный делу, – отчетливо произнесла она голосом, от которого ложились на брюхо немецкие овчарки и беспородные пустобрехи, по дурости купленные на государственную валюту.
Зайцев не стал донимать ее вопросами, не тем ли Штиглицам он родственник, Штиглицам-миллионерам и баронам? Вернее, бывшим миллионерам и баронам, бывшим владельцам бывшего дворца в Соляном переулке, ныне здания художественного училища.
Губы товарища Кошкиной сжались в ниточку. Ясно: тем самым.
Зайцев забрал лежавший перед ней список. Убрал за отворот пиджака. Он чувствовал, как в детской игре в горячо и холодно: тепло, тепло. Хвостик поводка, который вел к Алексею Александровичу, явно торчал здесь. Одна из синих фамилий. Что ж, найдем этот хвостик – потянем.
Он поблагодарил товарища Кошкину со всей возможной сердечностью.
Зайцев хлюпал по жиже, чувствуя, как спину напекает солнцем.
– Гр-р-па! – па!
Он чуть не взвился на месте. Лохматая собачонка скалилась, норовила тяпнуть за икру. А поделать ничего не могла – цепь.
– Гр-р-р-па! – па!
Зайцев ухмыльнулся. Таких волкодавов тренируют, а на цепи – черт знает что, скамейка для ног. С опозданием заметил, что ощутил удар гадливого ужаса, когда шавка залаяла. Ужас прошел. Гадливость – нет.
Он не успел в этом разобраться. Позади стукнула фрамуга, и голос Кошкиной громко позвал:
– Товарищ Зайцев!
– Гр-р-р, – не унималось около будки, где-то под ногами. Позванивала цепь.
Он обернулся.
– Вас к телефону, – неестественно пискляво сообщила Кошкина.
Что еще за фокус? Может, о чем-то подумала, передумала и теперь решилась поговорить с глазу на глаз? О чем?
Он зачавкал по грязи обратно. Ботинки уже отяжелели от глины.
К его удивлению, черная трубка действительно лежала на столе. Кошкина сделала в ее сторону знак бровями. Демонстративно отошла, мол, не слушаю. Сняла с вешалки и принялась натягивать толстую ватную куртку. Куртка была продрана в нескольких местах, торчала грязноватая вата. Не хотелось воображать зубы, которые это сделали.