И гладила гуля.
Матерого такого гуля, ростом с небольшого теленка. Правда, мощные челюсти этого теленка способны были раздробить бедренную бычью кость, а зубы резали мясо, как ножи. И тот факт, что эта несчастная дурочка до сих пор жива осталась, сам по себе был чудом, не иначе.
Гуль урчал.
И, дурея от запаха живой плоти — иначе как было объяснить подобное поведение, тыкался в ладони Оливии… нет, картина просто-таки для очередного Жития, в котором бы повествовалось о чудесах, силой Светлого Аера совершенных.
Оставалось умилиться.
И пустить слезу.
Вместо этого Ричард поднял камень.
Гули крупны, но трусоваты изрядно. Была бы стая… к счастью, стае здесь не прокормиться. А с одиночкой Ричард как-нибудь да справится. Вот только…
…белесое пятно не двигалось.
Но время уходило.
— Оливия! — голос все-таки дрогнул, и тварь обернулась.
Зарычала.
Эта же… лайра, Боги ее задери, вместо того, чтобы просто сделать, что ей говорят, обняла тварь. Еще бы поцеловала ее в слюнявую пасть.
Гуль улыбался.
Широко.
Издевательски.
— Оливия. — Ричард сжал камень, прислушиваясь к себе. Сила оставалась, как и стена внутри, не позволяющая ею пользоваться. — Пожалуйста. Это место… не самое подходящее для споров. Поэтому просто встань и пойдем.
— Ты его…
— Да не буду я его трогать!
Гуль поднял оба уха. И нос — а падаль они чувствовали за пару миль, как и запах крови, — задергался. Щетина на загривке встала дыбом. И из горла вырвался утробный рык.
— Клянусь… у нас здесь есть проблема посерьезней…
Оливия, к счастью, спорить или передумала, или, что куда вероятней, решила отложить спор до лучших времен. Она встала.
— А теперь быстро… очень быстро, но стараясь не делать резких движений, идем… нет, за меня хвататься не надо, руки у меня должны быть свободны.
Ричард вытащил клинок, вид которого гуль встретил раскатистым рычанием. Причем явно одобрительным. А затем, оглянувшись, потрусил по тропинке. Остановился. Оглянулся. Рявкнул.
— Видишь, он хороший, — Оливия подобрала юбки.
— Просто лапочка…
— Не злись. Руки болят, да?
Болят. Удача, что вообще слушаются. Настой хорош тем, что приглушает чувствительность, вот только действует часа два от силы. И Ричард уже вполне явственно ощущал эхо боли.
Плохо.
Проклятые гончие слепы и лишены нюха в прямом смысле слова, а вот чужие эмоции они ощущают остро.
Страх?
Да, Ричард боялся. Он был разумным человеком, которому совершенно не хотелось быть разорванным древней тварью.
Боль?
Куда без нее…
Еще обреченность, которую он давил в себе. Никто не уходил от гончих? Тогда Ричард станет первым… у него получится, Богов всех ради.