Он перевел дыхание.
— Особенно памятна мне история с бывшей женой Рюрика. Леночкой… — Глаза его недобро блеснули. — Это был на удивление скоропалительный и недолгий брак. Именно тогда я со всей однозначностью понял, что происходит. Понял, что уже давно являюсь объектом пристального внимания и маниакальной зависти своего однокурсника. Это не укладывалось в голове — но многочисленные факты говорили сами за себя…
Следующей паузы я не выдержала:
— И зачем вы мне все это рассказываете?
— Думаю, вы прекрасно понимаете, зачем я вам это рассказываю, — почти перебил Лисянский.
— Вы закончили? — Собрав все свое самообладание, я, кажется, сумела сохранить невозмутимый вид.
— Уже заканчиваю. Вы сделали свой выбор, Людмила Прокофьевна. Мне остается только смириться с ним и пожелать вам счастья… И хотя, учитывая мое к вам отношение, мне бы хотелось верить в искренность намерений этого человека, но в контексте вышесказанного мне трудно не опасаться за ваше благополучие.
— Мое благополучие вас не касается, Анатолий Эдуардович, — холодно проронила я.
— Разумеется. — Его губы скривила горькая усмешка. — Я не вправе давать вам советы — но и бесстрастно наблюдать за происходящим невыносимо. Потому я прошу избавить меня от этой необходимости и позволить мне уйти.
— Сейчас вы можете идти, Анатолий Эдуардович, — без выражения ответила я. — Что же касается увольнения — не горячитесь. И я бы попросила вас впредь постараться не смешивать работу и личные эмоции.
Лисянский посмотрел на меня, недоверчиво изогнув брови. Затем церемонно склонил голову и быстро вышел. Хлопнула входная дверь.
С минуту я сидела, не двигаясь, затем уронила лицо в ладони и заплакала. Сама не знаю, как мне удавалось держаться во все время разговора с Лисянским. Вероятно, я слишком привыкла считать его только сотрудником, и привычная выдержка сослужила мне верную службу. Теперь же, наедине с собой, освободившись от необходимости быть «железной леди», можно расслабиться.
От слез становилось легче. Постепенно уходило напряжение, вызванное разговором, но боль, напротив, становилась сильнее.
Боль? Постойте… От неожиданности я перестала плакать. Меня совершенно озадачила простая мысль: а о чем, собственно говоря, все эти горькие рыдания? Обдумав произошедшее, я окончательно убедилась, что поводов для отчаяния нет и не может быть.
Безусловно, я находилась в перепутанных чувствах. Я затруднялась ответить на вопрос, какие мотивы руководили Анатолем — но выдвинутым против Снегова обвинениям я не то чтобы не поверила… об этом даже и речи быть не могло.