Ох уж этот Снегов! И надо ж было Ясеневу обронить при нем, что, мол, хорошо бы провести неофициальное мероприятие для вящего сплочения коллектива! И надо ж было мне сказать «Почему бы и нет?» Откуда могла я знать, что он воспримет это как руководство к действию? Но вышло именно так. И вот мы уже полчаса торчим на этом болоте — и одному богу известно, сколько здесь еще пробудем.
А ведь начало не предвещало никаких бед. Поздним субботним утром, ближе к полудню, мы собрались у дверей агентства выспавшиеся, веселые и нагруженные снедью. Все переговаривались, и шум стоял такой, словно под началом у меня как минимум Большой симфонический оркестр — а то и целых два.
Ясенев бойко затормозил у тротуара:
— Автобус подан, господа.
И вот — остался позади город, мелькнули и пропали живописные коттеджи. Потянулись трогательные одноэтажные дачки из выцветших бревен, громоздящиеся на голенастых сваях. «Курьи ножки» уходили порой то в ил, то в стоячее озерцо, украшенное, точно открытка черного глянца, перевернутым изображением домика, неба и облаков. Наиболее длинноногими выглядели избушки, стоящие на суше.
Хорошая весна в этом году, ранняя.
Мелькание свай и телеграфных столбов сменилось мельканием чахлых болотных осинок, а там наконец и настоящий лес побежал вдоль дороги. Ажурные скопления берез с ниспадающими кронами, точно прорисованными на ярко-синем фоне тончайшей тушью; мрачные ельники, пронизанные островками липы, орешника, черемухи; взметнувшие надо всем этим «разнотравьем» корявые ветви столетние дубы. И небо, небо — такое, что поневоле верится: и нас не обойдет едва начавшееся пробуждение природы, а сияющая весна имеет отношение и ко мне, Миле Кулагиной… Руководящему работнику тридцати трех лет. Почему, собственно, нет? Ведь если лето — всего-навсего ожидание осени, то весна — ожидание чуда, чего угодно, всего сразу.
Кажется, жизнь налаживается!
Едва успело отзвучать под сводами моего черепа это опрометчивое до нелепости заявление, как автобус выскочил на заболоченное пространство, экономно декорированное редкими рощицами. Изредка всхлипывая, наш стальной конь протрюхал еще километра три и встал как вкопанный. Ясенев высунулся из кабинки и сообщил:
— Капитанским произволом объявляю привал. При малейших признаках беспочвенной паники буду пускать в ход оружие.