— Миша, пожалуйста, принесите Людмиле Прокофьевне чаю. Желательно с молоком.
Сил действительно не было, но я сделала попытку:
— Все в порядке. Мне надо в аэропорт, срочно!
Снегов категорически отмел мои возражения:
— Десять минут потерпит любое дело. Выпьете чаю, успокоитесь, и Глеб Евсеич вас отвезет. Хотите, я позвоню в справочную?
— Хочу. — Я слегка клацнула зубами и добавила: — С… Спасибо.
Спустя пять минут, сидя на диванчике для гостей с чашкой душистого горячего чая (даже не предполагала, насколько это было мне сейчас необходимо), я слушала телефонные переговоры Рюрика Вениаминовича, а еще через десять — уже ехала домой в сопровождении Ясенева и все того же Снегова. Рейсов на сегодня все равно не было, и они настояли, чтобы я до завтра передохнула.
По дороге мелькание деревьев, зданий и машин не давало сосредоточиться, но дома я села на диван и в тишине наконец осознала происшедшее. Вернее, происходящее — наверняка ведь ничего не известно. В комнату заглянул Снегов. Надо же, а я и не обратила внимания, что он вошел в квартиру вслед за мной.
Он протянул мне кружку, и я послушно сделала глоток. Молоко с медом. Теплое. Таким мама поила меня в детстве, когда я болела. Мир был тогда теплым, как молоко, и надежным — а центром его был отец.
Большую часть года отец проводил в разъездах, без конца мотаясь по проектам. Мама же была рядом почти все время, изо дня в день. Если он задерживался более, чем на полтора месяца, она дней на десять оставляла меня у бабушки и ехала к нему.
У меня было хорошее детство, полное солнца, папиных шуток и всевозможных маминых придумок. Она проводила со мной очень много времени: рассказывала на ночь сказки, играла, шила платья моим куклам, пекла необыкновенно вкусные пироги, каких я ни у кого больше не пробовала. Конечно, я любила маму, но, видимо, подспудно слишком хорошо чувствовала, что она может исчезнуть в любой момент, бросившись за отцом, куда бы он ни позвал. Потом, став взрослой, я не могла отделаться от мысли, что была для нее лишь игрушкой, возясь с которой она старательно заполняла то время, когда его не было рядом.
Отец же и в отъездах оставался неизменен и никогда никуда исчезнуть не мог. Как ни странно, именно те четыре-пять месяцев, которые он был дома, давали мне ощущение надежности и покоя. С его приездом все словно становилось на свои места, жизнь приобретала устойчивость.
В детстве я принимала это как данность, не задумываясь о причинах.
Гораздо позже пришло понимание: мама просто любила его несоизмеримо больше, чем кого бы то ни было — в том числе и меня. Иногда мне казалось: случись с ним что-нибудь, она может и не вспомнить о дочери.