— Что это?
— Бери, смотри и гордись.
Балезин осторожно поднялся, принял из рук коробочку, раскрыл. Это были карманные часы с выгравированной дарственной надписью: «Товарищу Балезину за службу делу революции». И ниже: «Зам. пред. ВЧК Я. Петерс». Фёдор крепко пожал руку и пояснил, что сам Яков Христофорович срочно отбыл в Петроград, а наградить поручил ему.
Алексей стоял у окна, держа в руке часы. Вдали за решёткой больничной ограды виднелась улица. Зеленели липы и тополя — лето в разгаре. Но на душе было как-то неуютно: он, царский офицер, штабс-капитан Алексей Балезин вдруг превратился в товарища чекистов. За спиной Фёдор продолжал говорить, что и он завтра уезжает на фронт, под Царицын, что положение крайне тяжёлое. Алексей почти не слушал. Вдруг повернулся:
— Архангельский жив?
Ершов разом замолчал, потом вздохнул:
— Если бы так…
В это время в палату-комнатушку вошла медсестра.
— Больной, вам полагается укол, — улыбнулась она. — Здесь или ко мне сами зайдёте?
Алексей не ответил. Он разом забыл про Ершова, про наградные часы. Он смотрел на медсестру, на её юное лицо, на соломенные пряди волос, выбивающиеся из-под белого платка, на такого же цвета брови; её серые глаза в ответ приветливо смотрели на него.
— Вам здесь поставить? — повторила она.
— Нет, нет, — очнулся Балезин. — Я ходить не разучился, я сейчас… сейчас приду.
Когда она ушла, эмоциональный Ершов стал вновь жестикулировать руками:
— Ну, Лёха, тут тебя такие красны девицы обхаживают, а ты такой грустный. Я б на твоём месте не торопился выписываться.
Алексей краем глаза глянул на улыбчивого Фёдора. Что ему сказать? Что его сердце отдано другой медсестре из далёкого уже 1915-го, — темноволосой, темноглазой, с соболиными бровями…
На прощанье они с Фёдором обнялись. Тот, вдруг спохватившись, вынул из хозяйственной сумки небольшой свёрток. Положил на тумбочку и развернул. Там были два куска белого хлеба, конфетка «Бон-бон», сухари и небольшой лимончик. Пояснил:
— А чай тебе Отман принесёт. У него запасы.
* * *
Сергей Генрихович не заставил себя долго ждать. Зайдя в палату, он обнял Алексея, как родного, присел на табурет, на котором часом раньше сидел Ершов, и… замолчал. Поднявшись с койки, Алексей с недоумением смотрел на него:
— Что с вами?
Отман сидел, опустив взгляд; наконец, произнёс:
— Может, нам лучше на улицу? Вам ходить можно?
— Разумное предложение. С сегодняшнего дня можно. Да и эти четыре стены мне достаточно осточертели, — отозвался Балезин и снова оглядел Сергея Генриховича. В таком угнетённом состоянии он его никогда не видел. Неужели что-то с Ольгой?