А Бульдог, понимая, что жертву надо добить, открыл ящик стола и сунул под нос Алексею:
— А это ты узнаёшь? Узнаёшь, тварь троцкистская?
Балезин похолодел. Это были часы с именной гравировкой, подаренные ему Петерсом после ликвидации банды Кошелькова. Значит… значит, в его квартире был обыск, и Ольгу могли арестовать, как и его?
Бульдог продолжал орать, что Петерс тоже расстрелян, что у него, Балезина, единственный шанс признаться во всём. Крик переходил в отборную ругань.
Но Балезин был профессиональным разведчиком. Ещё работая у Батюшина, отправляясь за линию фронта, он готов был к крайнему случаю — аресту — и знал, как вести себя на допросах. Одним из методов был, как его называли, переход в контратаку. Резко поднялся, он был на полголовы выше Бульдога. Голос его неожиданно стал уверенным и даже дерзким.
— Это я-то враг народа? Да ты знаешь, что я в девятнадцатом участвовал в ликвидации Кошелькова и его банды, покушавшихся на жизнь товарища Ленина? Ты знаешь, что я предотвратил и покушение на короля Афганистана, друга Советского Союза? Знаешь, что благодаря мне республиканская Испания получила двенадцать новейших самолётов? Знаешь, что такое в течение нескольких лет работать там, за бугром и быть в любой момент арест…
Но договорить Балезин не успел. Он стоял перед Бульдогом, но спиной к двери, которая неслышно отворилась, и вошедший второй энкавэдэшник ударил его по голове чем-то тяжёлым. Алексей упал. Его остервенело пинали, но он потерял сознание и уже ничего не чувствовал.
* * *
Последующие дни и недели были на редкость однообразными. Допросы, потом снова допросы, и днём, и ночью. Допросы стоя, допросы сидя. Если упал и потерял сознание, тебя пинками и холодной водой приведут в чувство. Бессонница и жажда, их он запомнил на всю жизнь. Бессонница приводила его в состояние, близкое к сумасшествию. А от жажды горело горло, потрескались губы, и он представлял себе… нет, не родник, не водопроводный кран, а обычную дождевую лужу, в которую он упадёт и будет пить, пить, пить…
После Алексей Балезин никогда и никому не рассказывал о днях, проведённых в тюрьме. Но Ольга не могла понять, откуда у него взялась привычка пить в день по нескольку стаканов воды.
Каждый раз после допроса его волокли и бросали в камеру, битком набитую такими же, как он, заключёнными. В сознание он приходил не сразу. С трудом опираясь на руки, приподнимался, чтобы сесть на пол. Потом долго и отрешённо глядел перед собой. Ему ещё повезло, что мог сидеть. В других, битком набитых камерах, и сесть-то было невозможно.