— Что у вас случилось? — спросил солдат, уже чувствуя, что случилось скверное.
Дед повел потухшими, невидящими глазами и молча развел руками. Говорить ему, судя по всему, было трудно.
— Но что? Что такое?
— Да вот! — промолвил наконец хозяин. — Разбурили, разграбили все! Весь мой труд...
Показалось, он даже заплакал — обросшее седой щетиной лицо горестно сморщилось, дед громко высморкался на траву.
— Кто?
— А кто ж их знае — кто. Приехали с фурой...
— С фурой?
— Ну этой — межгородние перевозки...
— Ночью?
— Зачем ночью? Днем. Перед вечером. Погрузили коня, корову с телушкой. Выгребли збажину, ячменя трохи было... Перевернули все вверх дном — валюту шукали.
— Валюту?
— Ну.
— Что за люди? Свои, приезжие? — не мог чего-то понять солдат.
— Четверо. Справных таких. В скуранках, с наганом. Кудлатика застрелили.
— Кудлатика?
— Вон за хлевом лежит. Закопать надо.
Постепенно старик успокаивался, рукавом заношенной рубахи вытер слезящиеся глаза, трудно поднялся с крыльца. Согбенный переживаниями, он вроде стал ниже ростом, чем казался прежде, исхудавшим и постаревшим.
— И что сказали? — добивался солдат. — Может, искали кого?
— Не спрашивали.
— Так, может, в милицию надо? Заявление написать?
— Не. Сказали: заявишь в милицию — спалим. Да и милиция... Можа, она и навела этих, они же все — в хаврусе, — тихо, будто сам с собой, рассуждал старик, стоя посреди опустевшего двора. Двери в хату и сарай были раскрыты, на траве валялись сброшенные с петель ворота. Видно, старик все еще был в шоке от того, что здесь произошло. Солдат не знал, как утешить хозяина. Между тем шло время, он не мог тут долго оставаться и тихонько сказал:
— Мне бы поесть чего...
Дед, похоже, несколько притих в своем горе, видно, понял чужую беду — подумал о госте.
— Даже не ведаю, что... В печи другой день не палил. Чакай, можа, хлеба крыху засталося...
Он пошел в сени и скоро вынес оттуда неровно обломанный кусок хлеба. Хороший, однако, кусок! Солдат сразу схватил его. Глотал, кажется, не жуя. Дед снова опустился на ступеньку крыльца.
— Обжился, называется. На восьмом десятке. Думав, хоть поздно, но дочакався своей поры. А то все неяк было: то коллективизация, то война, то подъем сельской гаспадарки. А тут Чарнобыль. Казали, все вреднае — и молоко, и продукты. Оно, може, кому и вредное, а мне ничего. Займел гаспадарку. Один. Кишки рвал. Но никто не вредил. Мусить, боялись сюда потыкаться. А я не боялся, работал. День и ночь. Это раньше задарма, а тут, что зрабив, твое. Что посеяв — собрав. Шкада, Чернобыль гэты, чтоб он пропав. Кто его выдумав на нашу голову?