Испорченная кровь (Фишер) - страница 134

но я почувствовала, как его тёплые губы и дыхание

двигаются по коже. Я издала звук. Скорее не

настоящий звук. Это был вздох и облегчение. Каждый

вдох, задержанный мной когда -либо,

за

раз

освободился из меня, вылетая со свистом.

Айзек

поцеловал

мою

шею,

за

ухом,

подбородок, в уголок рта. Я повернул голову, когда

он попытался поцеловать другой уголок, и мы

встретились на середине. Мягкие губы и его запах.

Айзек поцеловал меня однажды у двери моего дома,

и тогда это был барабанный бой. А этот поцелуй был

вздохом. Облегчением, и мы были настолько пьяны

от него, что цеплялись друг за друга, будто ждали

т а кого поцелуя всю жизнь. Его руки были под

флисом, обнимая мои рёбра. Мои руки держали его

лицо. Он снял меня с лошади. Я направила его к

единственной скамейке на карусели. Это была

изогнутая колесница с кожаным сиденьем. Айзек

сел. Я оседлала его колени.

— Не спрашивай меня, уверена ли я, — сказал

ему. И потянула вниз молнию на брюках. Я была

полна решимости. Я была уверена. Он не убрал руки

с моей талии. Не говорил. Ждал, пока я поднимусь,

сниму с себя джинсы и заберусь обратно к нему на

колени. Я оставила свои трусики. Его штаны были

спущены до середины бёдер. Мы были одеты, и не

были. Айзек сделал всё так, как мне нужно, чтобы

это было: наполовину сокрыты, на холодном воздухе,

с возможностью подняться и уйти, если бы я

захотела. Я чувствовала меньше, чем думала, что

буду. Но также чувствовала больше. Не было

никакого страха, только вибрации чего -то громкого,

что я не совсем понимала. Он поцеловал меня, в то

время как мы двигались. И ещё раз, когда всё было

закончено. Старик не вернулся. Мы оделись и пошли

обратно вверх по склону, замёрзшие и в оцепенении.

И не проронили больше ни слова.

На следующий день я подала в суд, потребовав

запрет на его приближение ко мне.

Это был конец для Айзека Астерхольдера и

меня.

Я стараюсь иногда вспоминать, какими были

его последние слова для меня. Сказал ли он что-то,

когда мы шли на тот холм, или в автомобиле по

дороге домой. Но всё, что я помню — это его

присутствие и молчание. И небольшое эхо. И « всё же

я люблю тебя».

И всё же он любил меня.

И всё же я не могла любить его в ответ.

Когда я просыпаюсь, Айзека р я д о м нет. Я

сравниваю

свою

панику

с

болью. Могу

сосредоточиться только на одной из них. Выбираю

боль, потому что она не ослабляет хватку в моём