— Во всяком случае, покоя.
— Вы выбрали изо всех Мартона потому, что им было легче манипулировать?
— Возможно. Неосознанно.
— Вы тогда уже знали, что он почти импотент?
— Да. Я не этого искала.
— Первое время вы были с ним счастливы?
— Это слишком сильно сказано. Мы довольно хорошо ладили.
— Потому что поступал так, как вам хотелось?
Она делала вид, что не замечает агрессивности, от которой дрожал голос комиссара, ни того, как он на нее смотрит.
— Я себе не задавала этот вопрос.
Ничто не могло вывести ее из себя, однако в поведении начала сквозить некоторая усталость.
— Когда вы встретили Харриса, или, если вам так больше нравится, Мориса Швоба, вы в него влюбились?
Жизель задумалась, как будто хотела ответить особо точно.
— Вы все время употребляете это слово. Во-первых, Морис мог изменить мое положение в обществе, а я никогда не считала, что мое место — за прилавком в универмаге.
— Он сразу стал вашим любовником?
— Смотря что вы понимаете под словом «сразу». Через несколько дней, если мне не изменяет память. Мы не придавали этому значения, ни он, ни я.
— То есть ваши отношения основывались скорее на деловых интересах?
— Если хотите. Из двух гипотез вы, как мне известно, выберете наиболее пачкающую. Я бы скорее сказала, что Морис и я почувствовали, что мы одной породы…
— Потому что у вас были одинаковые амбиции. Вам никогда не приходило в голову развестись, чтобы выйти замуж за него?
— Чего ради? Он женат на женщине старше его, имеющей состояние, которое позволило ему открыть собственное дело на улице Сент-Оноре. А остальное…
Она давала понять, что остальное значило так мало!
— Когда вы начали подозревать, что ваш муж не в себе? Ведь у вас было такое впечатление, верно?
— Это не впечатление — уверенность. Я с самого начала знала, что он не такой, как всегда. У него бывали периоды экзальтации, когда он рассуждал о своей работе как говорил бы гений, и депрессии, когда он жаловался, что неудачник, над которым все потешаются.
— Включая вас.
— Разумеется. Мне кажется, он всегда был таким. В последнее время он был мрачным, встревоженным, смотрел на меня настороженно и внезапно, в самый неожиданный для меня момент, разражался упреками. А иногда донимал меня своими инсинуациями.
— Вам не приходило в голову уйти от него?
— Думаю, я жалела его. Он был несчастен. Когда из Америки вернулась моя сестра — в глубоком трауре, изображая из себя безутешную вдову, он был недоволен. Она нарушала его привычки, и он не мог ей простить, что она целыми днями не обращалась к нему ни с единым словом. Я и сейчас не понимаю, как ей это удалось. А ведь удалось, и, очевидно, потому, что притворялась щепкой, потерянной в бурном океане жизни. Наконец-то рядом с ним оказался кто-то более слабый, чем он сам. По крайней мере, он так думал. Понимаете? С моей сестрой он казался себе настоящим мужчиной, сильным человеком, уверенным в себе…