Моя домохозяйка хлебнула остывшего чаю, для успокоения добавив в чашку стопку спирту, выпила, зажмурилась и преспокойно заявила, что она и не такие армии одной левой разгоняла, пушкам их же ядра забивала в такое место, что, не покраснев, не представишь, а саму ихнюю Германию вместях с Австрией – так на помеле вертела…
В общем, я вдруг понял, что единственное вменяемое лицо, способное сейчас вести с немцами конструктивный диалог на дипломатическом уровне, это наш Митя Лобов. Собственно, он и постучал в дверь почти в ту же минуту.
– Докладываю, Никита Иванович, батюшка сыскной воевода, отец родной, кормилец и поилец…
– Не тяни, что там? Как переговоры?
– Всё распрекраснейше! Я их выслушал, они меня. Руки пожали, договорились, что зазря они стрелять не станут.
– Отлично!
– Тока ежели мы не подчинимся…
– В смысле?
– Офицер ихний нижайше просит вашу милость со всей нашей избушкою пожаловать в чудесный город Фрайбург, где нас ждёт скорый суд и смерть безвременная через казнь ужасную. А потому как жутко виноватые мы!
Мы все трое вытаращились на нашего заигравшегося увальня.
– Слух у них прошёл, бумагами всяческими подкреплённый, что, дескать, ищем мы принца Йохана и по факту можем быть как есть его соучастники. А он, гад, иначе и не скажешь, таких дел в том Фрайбурге наворотил… И суд, и армию, и пасторов, и бюргеров, и последних крестьян супротив себя настроил. От казнят нас всех за милую душу. Ну и зер гут, как говорится.
Мы смотрели на Митю. Он на нас. Возможно, мы его просто не так поняли.
– А чёй-то вы молчите все? Сожгут нас вместе с избушкою или не верите?! Так давайте биться об великий заклад! Коли не сожгут, вы все мне по подзатыльнику отвесите, а коли сожгут – так я вам. По рукам, что ль?
– По мозгам, – попросил я, и бабка тут же добавила нашему болтуну помелом по башке.
Меж тем снаружи раздались предупредительные холостые выстрелы из пушек и грозная команда на лающем немецком. Избушка каким-то седьмым чувством всё поняла без перевода, вздрогнула, как бы прищёлкнула каблуками-шпорами и под «айн-цвай-драй» замаршировала по просёлочной дороге. Как я понимаю, она сделала свой выбор и в дальнейшем нас слушать не собиралась. В первый раз за ней такое замечаю.
– Ты как хошь, аспид участковый, – привычно сдерзил дьяк, доставая из-за пазухи ещё одну походную чернильницу, пук перьев и свёрнутые в трубочку листы желтоватой бумаги. – Чую я, грамотку пора на родину писать, дескать, забижают тут нашу милицию. Кстати, заодно сам и отнесу, глядишь, обернусь пешком за месяц-другой. Они ж вас небось быстро не сожгут? Немцы-то народ основательный, пока суд да дело, да свидетели, да адвокаты европейские, прения всякие, упряжные-присяжные, – поди, тока к Рождеству и управятся. А тут и я с войском подоспею!