Думаю, даже половина нашей мятежной и вечно оппозиционной боярской думы побаивается чрезмерной самостоятельности Филимона Митрофановича. Они просто не знают, в какую сторону и как его занесёт. А дьяк-то у нас натура творческая, интеллигентная, из крайности в крайность бросается в ритме вальса, на раз-два-три!
Причём в оппозиции тоже надолго не задерживается, уходя оттуда ровно за день до того, как запахнет жареным. Лично я думаю, что это талант, редкий и по-своему полезный.
То есть ни одно дело нашей опергруппы, начиная с самого первого дня, не обходится без дьяка. Почему? А фигли?! Ответа не знает никто, тем более я…
Э-э, кстати, а что было потом? Хороший вопрос. Логичный.
Мне нравятся короткие предложения. Почему? Не знаю.
Как абсолютно точно не знаю, что происходит на данный момент. Если чешское пиво сыграло с нами злую шутку, то насколько же было коварно молодое немецкое вино…
– Где мы? – в полной темноте раздался на удивление спокойный голос Яги.
– В избушке, – уверенно ответил я, поскольку хорошо помнил, как нас сюда доставили.
Пьяных и никакущих. Быстро разложив по своим привычным местам согласно штатному расписанию. Бабу-ягу на печку, Митю у порога, меня на вязаном коврике посередине горницы.
Немецкое гостеприимство оказалось настолько щедрым, что лишь наутро следующего дня мне удалось хоть на минуту завладеть вниманием всей нашей опергруппы.
– В избушке – это хорошо, – выглянув в окошко, где висела густая темнота гуталинового цвета, призадумалась моя хозяйка. – Хотелось бы знать, конечно, где ж энти басурмане саму избушку расквартировали? Чую, что вроде как мы не в самом Фрайбурге, а…
Где именно, бабка сказать не успела, её прервал такой громкий и тоскливый волчий вой, что я даже поёжился. У порога заворочался Митя.
– Бабуль, не надо так громко-то…
– Кстати, а где дьяк? – пересчитывая своих по головам, опомнился я. – Филимон Митрофанович, ау-у?!
– Никита Иванович, отец… как вас там, потише можно? Башка-а трещит…
В темноте, практически рядом с нами, вдруг на мгновение вспыхнули чьи-то красные глаза. Под тяжёлым весом заскрипели ступени крыльца. Кто-то с противным скрежетом пытался царапать дверь. Это явно не гражданин Груздев…
– Ну просил же, Христа-а ради-и-и!
– Это не я, – практически в один голос сказали мы с бабкой.
Из-за двери вновь раздался страшный звериный вой, но теперь в нём явственно звучали нотки злорадства и торжества.
– От что же за сволочь такая?! – тихо простонал Митяй, вставая и берясь за кочергу. – Никакого человеческого сострадания, и так голова гудит, будто там черти камаринскую пляшут, а тут ещё и…