) Ну да… сказала… но… Но я сказала, если мозги есть. А у них мозгов нет. Для них эта несчастная страна – это неизбежная клоака.
(Глаза сужаются, а губы превращаются в тонкую линию.) Почему мозгов нет? Да потому что они сюда приперлись. Как можно было из Парижа… (Судорожно сглатывает слюну.) из Парижа… (Бросает полыхающий взгляд и резко встает.) Ладно, оставьте меня просто в покое, хорошо?!
Простояв на мосту и чуть не околев окончательно, я понял, что идти домой не могу. Поэтому я решил спуститься вниз к засохшей реке. Обеденное время уже закончилось, а послерабочее еще не началось, так что людей на улицах было мало, и подобрать мгновение без свидетелей было несложно.
Сперва я скинул рюкзак на странно хрустнувшую гальку, словно крокодил, перемоловший зубами нежданную добычу. А потом сам перебрался за перила, повис, ухватившись за нижний край, и прыгнул вниз. Лететь пришлось немного дольше, чем я ожидал, и, приземлившись, я не смог удержать равновесие и упал на локти, спрятав голые ладони. На это у меня еще хватило ума и реакции. Вблизи усеянная острыми углами разноцветного стекла, окурками, шприцами и прочими отбросами цивилизованного мира галька выглядела зловеще, как минное поле в колючей проволоке. Раньше мне понравился бы преломляющийся в осколках зимний свет, но теперь мне было все равно.
Кряхтя, я поднялся на ноги, краем глаза отметил порванные на коленках штаны, взял свой рюкзак и уселся спиной к влажной каменной стене в самом темном месте под мостом. Хотя я спустился всего на пару метров, жизнь наверху казалась совершенно отдельной и меня не касающейся. Прохожие цокали по мостовой, машины с ревом выпускали свои выхлопные газы, а дети беспечно смеялись.
Я закрыл глаза и коснулся затылком неровных камней. Сперва я был уверен, что запла́чу, стоит только дать себе волю, но слезы отказывались наворачиваться на глаза. Мне хотелось понять, что со мной происходит, ткнуть пальцем в обиду на Борьку, на проклятый бабинец, на ветер, вынесший мое письмо на общее посмешище, в конце концов на папу… Но я чувствовал только ужас и пустоту, что было для меня полностью новым ощущением. Настолько кошмарным, что я противился тому, чтобы в нем разбираться. За долю секунд мир потерял все свои краски и смысл.
Я сидел, и мне казалось, что нет никакой разницы, буду ли я в дальнейшем ходить в школу, перечитывать любимые книги, рисовать, ходить в гости к друзьям или просто продолжу сидеть в одной позе до бесконечности и таращиться на противоположную стенку. Полное безразличие должно было быть естественным выводом этого обессмысленного мира.