И исходила эта правда из уст того самого худощавого волонтера, который как-то раз помешал моменту откровения.
– Так его те же самые собаки покусали, – выпалил веснушчатый парень, приподняв брови. – Это же все знают!
Представление о том, что какая-либо собака могла испытывать к Захару Севастию хоть мало-мальски негативные чувства, было настолько несуразным, что Гаврюшка невольно рассмеялась.
– Не веришь, не верь, – обиделся волонтер и сплюнул. – Но у него вовсе не светлое прошлое. Все это знают, все! Он этого не скрывает!
Смех Гаврюшки застрял где-то на полпути. Ей показалось, что серое небо еще более сгустило мрачность и тяжелым гнетом нависло над ними. Ей не хотелось произносить напрашивающихся слов, но они сами сползли с губ.
– Что он не скрывает?
– А то, что он раньше был догхантером!
– Кем-кем? – не поняла Гаврюшка, хотя ее уже затрясло мелкой дрожью.
– Охотником на собак, – еле заметно закатил глаза всеведущий волонтер. – Отлавливал дворняг на улицах, короче.
– И что с ними делал? Привозил в приют? – с некой отчаянной надеждой спросила Гаврюшка.
Но волонтер снова усмехнулся и небрежно покачал головой.
– Нет, я же не зря сказал, охотник. Обычно охотники подстреливают дичь не для того, чтобы дома ее выходить и держать в качестве питомцев. А догхантеры… Они по-разному изощряются…
И хотя Гаврюшка более не задавала вопросов и не хотела ничего больше слышать, он детально поведал ей о способах уничтожения мешающих мирным жителям псов. Гаврюшка могла бы убежать или заткнуть уши, но не могла оторваться от губ каверзного рассказчика, как не могла оторваться от фильмов ужасов, которые ее папа любил смотреть по ночам, когда думал, что дети давно уже спят.
Она подкрадывалась к приоткрытой двери большой комнаты, из которой доносились вопли и визг бензопилы, цеплялась за косяк и круглыми глазами всматривалась в жуткие кадры, одновременно леденящие и воспламеняющие кровь. И несмотря на то что Гаврюшка знала, что не сможет спать после увиденного и что противный до осязаемой горькости во рту осадок будет держаться еще днями, она все снова и снова шла на зловещие и всегда предельно одинаковые звуки.
Так и теперь она выслушала недлинное, но непредставимо страшное повествование волонтера от начала до конца. Когда он наконец замолк, она молча встала и бросилась к выходу, борясь с тошнотой, но, пробежав всего несколько шагов, замерла. За одним из вольеров тихо стоял Захар Севастий с низко опущенной головой и сложенными, как в молитве, руками. Он медленно поднял на Гаврюшку глаза, полные древней и вечной грусти, и больше этого взгляда не требовалось, чтобы до конца удостовериться в правдивости услышанного.