И тут она заверещала пуще всех приютских собак, вместе взятых, потому что на ее плечо опустилась тяжелая ладонь, и Гаврюшке не надо было гадать, кому она могла принадлежать. Одним отчаянным рывком она вырвалась из цепкой хватки и плюхнулась на четвереньки в грязь.
– Ну, зачем же ты так, девочка? – прозвучал раздосадованный голос за ее спиной. – Как тебя тут теперь отмыть? Думаю, не захочешь вместе с собаками из шланга поливаться.
Гаврюшка в припадке животной паники перевернулась лицом к своей погибели и закричала пуще прежнего. Франкенштейн наблюдал за ней в недоумении. Внезапно Гаврюшка заставила себя прекратить полоумничать и барахтаться в грязи. Даже сквозь шрамы она разглядела отнюдь не злобное выражение лица Франкенштейна. Светлые глаза его были уставшими и расстроенными, немного удивленными, но не гневными.
– И что мне теперь с тобой делать? – устало спросил он вымазанную с головы до ног гостью. – Ты ж еще сейчас замерзнешь и хватанешь простуду.
– Хватану, наверное, – стыдливо пробормотала Гаврюшка и, оглядевшись, покачала головой. – Боже мой, какая я свинья…
Франкенштейн подступил к ней, выбирая наименее глубокие места, как в болоте, и поставил на ноги. Гаврюшка с удовольствием бы утонула в том самом месиве, из которого ее достали.
– Простите, – протянула она понуро.
– Это ты у себя прощения проси, – вздохнул Франкенштейн. – Пошли, что ли, сохнуть?
Так Гаврюшка познакомилась с охранником приюта и уже вскоре распивала чай в его будке. Звали Франкенштейна Захар Севастий.
В первый же день она напросилась волонтером в питомник, уверив господина Севастия, что родители ее в курсе происходящего и уже даже написали ужасно официальное письменное согласие, которое она должна не забыть принести.
Господин Севастий с расположением относился к новому малолетнему волонтеру и с особой радостью рассказывал Гаврюшке про характеры своих многочисленных подопечных. Собаки обожали его. В какой-то момент Гаврюшка даже засомневалась, что они были бы рады найти хозяев и уехать от своего покровителя. Шрамы его быстро перестали пугать ее или попросту привлекать внимание. Гаврюшка воспринимала их как неотъемлемую часть черт лица господина Севастия и сперва даже забыла спросить, откуда они взялись. А когда она все-таки задала ему этот вопрос, не успела заметить болезненную перемену выражения его глаз, так как была окликнута другим волонтером.
Гаврюшка быстро привыкла к тягучей грязи и холоду, вечно царившему в приюте, и бежала сюда, уже почти позабыв о своей миссии. Дома она терпела мамины насмешки и истерики и стойко отмалчивалась на все вопросы со стороны братьев. Но день, когда ей суждено было узнать страшную правду, настал с судьбоносной неотвратимостью.