— Как же! Пана садовника, того, что за рекой живет, богача, нынешней ночью воры ограбили.
— Иисусе, Мария! Ограбили? И что же?
— Да что — одного поймали, но этот только помогал и ушел с пустыми руками, а другой удрал с деньгами… Вчера садовник с сыном гуляли где-то на крестинах, а работники храпели… Только на заре один проснулся и увидел на чердаке свет… А чердак-то у садовника всегда заперт на ключ и на окнах там железные решетки.
— Так как же они туда забрались?
— Очень просто: от домашнего вора нет запора. Всем заправлял тот малый, что служил у садовника. Мазурик этот, Франек!
— Марцыся, что это с тобой? — вскрикнула вдруг Вежбова, глядя на Марцысю, которая выронила из рук кастрюльку, куда молочница наливала молоко, и стояла, словно окаменев.
— Вот и молоко разлила! — сердилась старуха. — Какой-то бес в нее вселился! Целую ночь спать мне не давала, а теперь руки ни с того ни с сего ослабли…
— Может, больна? — предположила молочница.
— Кто ее знает, — равнодушно бросила Вежбова и опять запричитала над разлитым молоком.
Поболтав, молочница собралась уходить. Старуха спросила вдогонку:
— А не знаешь, мать, кто тот второй?
— Какой второй?
— А тот, которого поймали.
Марцыся нагнулась над лоханью и так порывисто начала тереть мокрое белье, что вода плеснула через край.
Молочница уже с порога отозвалась:
— Не знаю, пани, не знаю. Что слыхала, то и рассказала, а больше ничего не знаю. Ну, оставайтесь с богом…
Она вышла, и дверь за ней захлопнулась. Марцыся, склоненная над лоханью, испустила долгий стон. Старуха, пытливо глянула из-за очков в ее сторону, но ничего не сказала.
Кончив стирку, девушка развела огонь, поставила на него горшки с обедом и выбежала из хаты. Долго стояла она, устремив глаза на город, потом зашагала туда, но вернулась с дороги.
Ее, видно, мучило какое-то беспокойство, вставали в мозгу страшные догадки. Но она не знала, где тот, за которого она боялась, где искать его в большом и людном городе. Она вернулась в дом бледная как смерть. До еды не дотронулась, и, пока Вежбова, исподтишка поглядывая на нее, кончала обед, она, отвернувшись, тупо смотрела на огонь в печи. Руки у нее дрожали, по временам она сильно вздрагивала всем телом, словно под влиянием какой-то ужасной мысли, пронизывавшей ее, как электрическим током, все снова и снова.
Короткий осенний день близился к концу, и начинало смеркаться, когда за окном быстро промелькнула чья-то статная фигура и в комнату, с грохотом отворив дверь, ввалился сын садовника.
— Я не мог прийти раньше, как ни спешил, — крикнул он уже с порога, запыхавшись от быстрой ходьбы. — Такая у нас нынче суматоха, ох… Хлопот полон рот!