«Да у меня целая бутыль стоит в сенях».
«Ай— яй, какая неосторожность! Вы игнорируете правила пожарной безопасности».
«Теперь я вижу, что вы можете говорить в унисон», — заметил приезжий.
«Долго не могу, — сказал человек, — не хватает дыхания. А что это за дневник? Вы упомянули о дневнике».
«Обыкновенный дневник подростка. Даже, я бы сказал, не без литературных амбиций».
«Он сохранился?»
«Нет, конечно. Я его уничтожил. Это было позже».
«Послушайте, — сказал человек, орудуя ножницами, — тут у вас что-то не сходится. Даты не сходятся. Вы говорите, во время войны, делал уроки… Выходит, вы уже ходили в школу. Но ведь вы еще не старый человек. А война была давно».
«Да как вам сказать? Не так уж давно. Я прекрасно помню это время. Сводки, песни… Могу, если хотите, кое-что исполнить. Я все военные песни знаю наизусть».
Постоялец свесил голые ноги с кровати и затянул вполголоса: «На заре, девчата, проводите комсомольский боевой отряд. Вы о нас, девчата, не грустите, мы с победою придем назад. Мы развеем вражеские ту-учи…»
«Любопытно. Впервые слышим. — Обе головы переглянулись. — Ты слышал? Я не слышал. Мы не слышали. Ладно, оставим эту тему. — Человек повернулся к приезжему и закинул ногу в сапоге за другую ногу. — Так что же это все-таки был за дневник? Вы уже тогда были, э, писателем?»
«И— и-и врагу от смерти неминучей, от своей могилы не уйти», — пел, раскачиваясь на постели, приезжий.
«У вас прекрасная память, но, к сожалению, ни малейшего слуха!»
«А мне нравится, — сказала вторая голова, — давай еще».
«А ты, Семенов, не встревай».
«Что же, мне свое мнение нельзя высказать?»
«Помолчи, говорю. Когда надо, тебя спросят».
Голова обиделась и стала смотреть в сторону. Человек спросил:
«Почему вы его уничтожили? Там было что-нибудь о нашем строе? Антисоветчина небось?»
«Да что вы! — испугался приезжий. — Не было там никакой антисоветчины».
«А что же там было?»
«Да ничего».
«Интимные дела? Порнография?»
«Я боялся, — сказал путешественник, — что его найдут родители. Я порвал его в уборной, все тетрадки одну за другой, их было десять или двенадцать. В мелкие клочки. В уборной».
«Тэ— экс, — медленно проговорил человек о двух головах, отшвырнул ножницы и вышел из-за стола, загородив свет коптилки. — Значит, говоришь, в клочки. Вот мы и добрались наконец до главного. Теперь поговорим серьезно. Что там было? Выкладывай все начистоту».
«Что выкладывать?» — спросил приезжий. Он сидел, съежившись, на своем ложе, двуглавый навис над ним.
«Я жду, — сказал человек. — Мы ждем».
«Там было… — пролепетал приезжий. — Я не помню».