Андрей понял, что сейчас может случиться непоправимое — и Якову достанется, и мужиков после затаскают. И он закричал:
— Стыдись, Яков!
И Яков, и Макар, и Илья, и дед Позвонок, и многие маячненские узнали Андрея, едва обернулись на голос. Смысл слов дошел до ловцов несколько позже. А первоначально каждый понял нежданное появление его по-своему. Маячненским подумалось, что младший сынок Крепкожилина подоспел на помощь брату: кто-то уже нахмурился, кто-то матюкнулся. А дед Позвонок полез пятерней в нечесаный волос на затылке и проворчал:
— Ядри их в позвонок.
Макар с досады сплюнул: сорвалось! С Яковом он мог и поспорить, и на своем настоять, а с Андреем не мог — совесть не позволяла бы с ним поцапаться. Свойский он мужик, хотя и Крепкожилин. Значит, придется везти рыбу Ляпаеву и отдавать за бесценок. А городские дороже давали, потому как на других банках ход воблы намного хуже.
То же подумал и Тимофей Балаш.
А вот Илья — тот смекнул, что подмога пришла не Якову, а им, ловцам, потому как он, не в пример остальным, знал про Андрея и его городских товарищей несравнимо больше, а после знакомства с Петром догадывался и о цели возвращения Андрея в Синее Морцо.
И Яков конечно же сообразил, что меньший брат ему не заступник и что в стычке с ловцами придется уступать ему, Якову.
Лишь скупщик-бородач, конкурент Крепкожилиных, поскольку был он нездешний, глядел на худощавого незнакомого человека, не ловца по обличию, а стало быть, непонятно как оказавшегося тут, средь камышовых островов, с явным недоумением.
— Стыдно, Яков, из-за копейки поднимать руку на человека. — Андрей говорил, как и прежде, стоя на кнехте, возвышаясь над толпой. — Ловцы правы. Улов — их труд, их пот, и люди вправе требовать хорошей оплаты.
— Помолчи, — огрызнулся Яков, — Тебе-то какое дело. Встреваешь, когда не просят.
— Меня не надо просить. Меня совесть заставляет это делать.
— Ну и катись со своей совестью, не мешай… — Яков, плотный телом, рослый, позеленел лицом, передернулся и молчком двинулся на брата — тщедушного, невзрачного сложением, выглядевшего подростком. И неизвестно, чем бы окончилась эта история, если бы не Илья. Он вновь встал на пути Якова, набычился:
— Не трожь!
Ловцы одобрительно загудели, и Яков, взбешенный своим бессильем, понял, что оставаться здесь не только бесполезно, а и недопустимо, потому как в злобе может свершиться дело куда более худое, чем уже свершилось. И потому он, сдерживая ярость и на брата, и на ловцов, и на городских скупщиков, молча и с недоумением наблюдавших стычку братьев, резко, до хруста в позвонках повернулся и пошел к своей бударке. Но перед тем как спрыгнуть в нее, обернулся все же, грязно выругался и пригрозил: