Беспомощные что-либо сделать, горевали вдвоем они и час и два, выглядывали в окна, но ничего выглядеть не смогли. Сходить на промысел боялись, прислушивались к каждому шерошению во дворе и за воротами. И очень переполошились, когда звякнула щеколда на калитке. Однако испуг был коротким, потому как обе разом узнали невеликую тощую фигурку отца Леонтия и несказанно обрадовались его появлению.
— Слыхал, слыхал, чада мои, — живо, едва вошел, отозвался он на женские всхлипы. — Слыхал и пребываю в горести: гнев господень кличут на головы свои грешники неразумные.
— Научи, батюшка, как быть-то нам, — попросила Пелагея.
— Положитесь на господа нашего. Все в руках его. Молился я и в церкви и дома, просил бога унять толпу. Утишились, внял господь гласу раба своего. Прекратились беспорядки.
— Спасибо, батюшка. Мамонт Андреич отблагодарит. Глафирушка, поставь-ка самовар. Глядишь, и сам подъедет. Пора бы уж. Не ко времени затеял поездку-то.
— Небу так угодно, Пелагея Никитична. И мы в бессилье пребываем, чтоб свое что-либо, наперекор всевышнему, свершить. Не ропщи, грех-то великий.
Так они, вселяя друг в друга успокоение, беседовали некоторое время. Затем Глафира внесла в гостиную самовар и принялась расставлять чашки и угощенья.
Снова звякнула щеколда. Все втроем кинулись к боковому окну. Во двор усталой походкой вошел невысокий полный мужчина в мятой рваной рубахе навыпуск. Он не прошел к крыльцу, а выдвинул засов и растворил ворота. Когда он обернулся лицом к окнам, Глафира вскрикнула:
— Это же Резеп!
Его трудно было узнать: лицо бумажно-белое, глаза впалые.
Тем временем Резеп ввел во двор ляпаевскую повозку и промыслового меринка в поводу. И все втроем — и отец Леонтий, и Пелагея, и Глафира — враз увидели в повозке Мамонта Андреича — откинувшегося на спинку повозки, с рассеченным виском, с лицом, залитым кровью.
А в дальнем конце двора испуганно вскрикнул и запричитал работник Кисим:
— Уй-бай, казаин помрил! Уй-бай!..
3
«В дополнение к телеграмме доношу Вашему высокоблагородию, что мятежная толпа ватажных рабочих и ловецкого населения, не ограничиваясь прекращением работы и требованиями повышения оплаты за поденную работу и цен на изловленную рыбу, учинила погром Синеморского промысла. Бунтовщики поломали лари в лабазах, подожгли казарму, жестоко избили плотового.
Согласно донесению волостного старшины зачинщиками волнений и недовольств явились лекарь промысла Андрей Крепкожилин, из местных, и путинный рабочий Иван Завьялов. Они же и их сообщники подозреваются в убийстве владельца промысла господина Ляпаева, найденного мертвым в своей повозке по дороге из Шубино в Синее Морцо.