— Кто такие?
Я вздрогнул и, обернувшись, увидел на дороге в десяти шагах от нас верхового. Возчик в растерянности натянул вожжи, и меринок остановился. Так в молчании прошло некоторое время, дока отец неузнаваемым голосом прокричал незнакомцу:
— А ну давай-ка поближе… — И поднял руку. В ней опять что-то блеснуло, и это, видимо, приблизило развязку. Незнакомец тронул лошадь и скрылся в кустах, а мы двинулись дальше и миновали злополучный Васюхинский мост. Проезжая его, возчик постукал кнутовищем о перильца и озорно прокричал:
— А ну, кто там, выходи… — Он засмеялся от своей храбрости, а спустя малое время спросил отца: — Откуда это?
— Что? — не понял отец.
— Револьверт-то? Или в городе купил?
— Какой там револьвер… Ручка от патефона!
Взрослые засмеялись, и смех их успокоил меня.
Школа у нас была четырехклассная. И потому, когда я закончил ее, меня отдали учиться в Марфино. По роковой случайности то был первый год воины. С лета до начала осени она немало перепутала в привычной жизни: много мужиков, и молодых и старых, ушло на фронт.
У изначалья дороги на Марфино за околицей села ревела толпа: рыдали солдатки, плакали дети. По старой дороге на запад уходили мужики. Уходили легко, с прибаутками, лукаво поругивая баб, уверенные в легкой победе, еще не зная, не ведая ни сроков, ни тягот новой войны.
А женщины, и тоже разные — и в возрасте и совсем еще молодицы — остались за них на рыбачьих лодках тянуть нелегкую ловецкую лямку.
А к концу лета пришло в село несколько похоронок: то в одном, то в другом конце села вдруг взрывался, дикий вопль и матери наши шли на него, заранее зная, что там стряслось. Людей тогда уже по-серьезному коснулись тяготы и беды предстоящего четырехлетья. Смерть и голод навестили наше селенье, покорежили сложившийся столетьями сельский уклад.
В начале сентября мы пошли учиться в райцентр, но не прежней оравистой ватагой, как это было в четвертом классе, а лишь втроем: я, Васька Павлов, пухленький, чуть заикающийся, да коренастый крепыш Андрейка Александров из соседнего сельца Маячное. Остальные побросали школу, рассчитывая через годик с окончанием войны и началом лучшей жизни наверстать упущенное. Но война затянулась и хорошая жизнь не наступала. Так и остались многие мои сверстники с четырьмя классами. После войны им тоже было не до учения.
А война кроме похоронок и извещений о пропавших без вести, что было равносильно гибели, кроме писем из госпиталей от покалеченных и тяжело раненых, кроме голода и прочих лишений преподносила неожиданное, оборачивалась омерзительнейшей стороной.