Идти пришлось долго. «Волость, — думал про себя Балаш, — а растянулась — ни конца ни края. Иной уезд меньше. Крепко отстроились».
Кончился торговый ряд. Ниже, вдоль берега, на клетках стояли поднятые из воды морские реюшки и стойки да мелкая речная посуда. Среди этой разномастной рыбацкой флотилии глыбой возвышался буксирный колесный пароходик. Корпус деревянный. Осмолка местами стерлась, обнажив светло-серые ссадины старых досок. Измочаленные плицы колес застыли в недвижности, палубу запорошил снег.
…Харчевня гудела потревоженным ульем. Едва Тимофей перешагнул через порог ее, в нос ударил тяжелый запах табачного дыма, водки, жареного мяса и рыбы. Балаш с трудом отыскал свободный столик, присел. К нему подбежал хозяин заведения. Он был чрезмерно толст, но удивительно суетлив и словоохотлив.
— Закусить? Это мы мигом. Располагайтесь. Пива или белой? Сию минутку. Глашка, — закричал он, наполовину скрывшись в дверях, — живо судака заливного да борща. — А сам метнулся за стойку, на которой стояла целая батарея всевозможных бутылок.
Тимофей в ожидании, когда ему подадут, осмотрелся. За соседним столом сидели двое: здоровенный молодой казах и рыжебородый низкорослый крепыш лет тридцати. На столе две пустые бутылки, в руках — граненые стаканы с водкой. Оба собеседника изрядно выпивши.
— Мужик ты что надо, Амир, — мычал рыжебородый. — Карсак, а хороший. Люблю я тебя. — И полез целоваться.
— Карсак — не человек? Такой же голова, такой же рука-нога… Только язык другой и глаз узкий. Ты, Петряй, много арака ашал, аул пора ехать.
Рядом, за другим столом, — щупленький старичок философствовал:
— Каспицкая рыба, слыхал я от калмыков, самая что ни на есть первущая. Ни гличанин, ни япошка не имеют таку, как наша.
— Ни-ни, — соглашались с ним.
— Кишка, стало быть, тонка.
— Морюшко наше не зря золотым дном окрестили…
Его перебил по-женски высокий голос:
Седни чаю не пила,
Самовар не ставила.
Свово милка не видала,
Меня скука смаяла.
Появилась полная девка с покатыми и узкими плечами, чуть раскосая, с чересчур курносым носом. Она поставила перед Балашом дымящиеся щи и рыбу. И едва отошла, подбежал хозяин с графинчиком.
— Дочь? — спросил Тимофей, кивнув на девку.
— Сирота. Приютил ее. Пропала бы иначе.
— А ты-то женат?
— Овдовел. Не везет мне, милай, с женами. Троих пережил. Не держатся…
«Потому и приютил», — подумал Балаш. Спросил:
— Рыбаки как? Заработки есть?
— Зимой туговато. А весной… Весна, у нас говорят, прибытком красна.
— А народ?
— Удалой, скажу тебе, народец. Особливо синеморские. Село такое есть — Синее Морцо — ниже по протоке, верст пятнадцать отсюдова к морю. Беда народ: в дырявой посудине на семисаженную глубь бегают. Отчаянно живут. Оттого и сухопайщиков там много.