Насладившись таким образом богатством своим, он уже собирался уехать, да, словно вспомнив что-то важное, подозвал казаха и сказал:
— Ты, слышь-ка, того… Перебирайся отсель. Дом где твой?
— Тут дом, — Максут мотанул головой на покосившуюся мазанку.
— Семья где? — переспросил Крепкожилин.
— Семья нет, дом нет.
— Знакомые-то хоть есть?
— Знакомые есть, есть знаком…
— Вот и перебирайся. Завтра чтоб уезжая.
— Куда моя поедет, казяин? Моя тут живет.
Но Крепкожилины не слушали его. Яков стегнул Пегаша вожжами и уже с реки пригрозил:
— Чтоб и духу твоего не было.
Назавтра они снова поехали на промысел, чтоб уже на трезвую голову решить, что необходимо отремонтировать к предстоящей путине, какие материалы завезти. Работа по ремонту предстояла черновая, где не надобны особые знания и умения, а лишь труд и сила. Потому-то Крепкожилины порешили обойтись без плотников.
— Тять, вместо этого красноухого кого-то взять надо, а?
— Перебьемся, — отрезал старик и пояснил: — Поочередно будем жить в конторке. А удачливо сработаем путину, тут же, в Маячном, и присмотрим тебе дом.
Яков поначалу было скис: жить одному вдали от Алены не большая радость, но намерение отца отделить его успокоило и даже обрадовало.
— А мазанку спалить надо, — порешил Дмитрий Самсоныч. — Ни лесу там, ни иного че, камыш да глина, а заразы хоть отбавляй.
В хорошем настроении они подкатили к промыслу, но тут увидели легкий дымок над мазанкой.
— Вот нехристь поганая, — осерчал старик Крепкожилин.
— Счас мы его вытурим, — Яков легко соскочил с саней и, на бегу подняв с земли кол, хряснул им по единственному окну. Зазвенели стекла, испуганно вскрикнул Максут и тут же выбежал из мазанки.
— Зачем так, казяин? Моя куда пойдет? — обезображенное лицо его было словно восковое, потрескавшиеся губы мелко-мелко дрожали. Он подбежал к старшему Крепкожилину, трясущимися руками схватил его за рукав полушубка. — Моя пропал будет, казяин…
— Отойди! — озверело крикнул Крепкожилин, тряхнул рукой, и охранщик, тихо ойкнув, повалился на сугроб. — Яшка, в конторе бутыль с керосином стоит. Ташши!
Все произошло в считанные минуты. Ветхое жилище враз охватило огнем: весело плясали живые лоскуты пламени, трещал иссохшийся камыш. Шипя, оседал возле мазанки снег. Так и не поднявшись, сидя в сугробе, тихо скулил Максут-охранщик, размазывая редкие слезы по лицу. Слезы растекались по желобкам-морщинам, отчего изношенное лицо светилось лучиками, расходящимися от глаз.
А новоиспеченные хозяева, глухие к горю одинокого, больного человека, были заняты своим: обмеряли, подсчитывали, прикидывали… Они так и уехали домой, не сказав Максуту ни слова, оставили его в том же положении. И не знали они, что, падая, он вывихнул ногу, что не мог встать без помощи других и непременно бы замерз, если бы случайно не проезжали под вечер мимо промысла маячненские ловцы. Они, дивясь жестокости Крепкожилиных, подобрали человека и тем спасли его.