Мимо проносились одноконные сани, битком набитые парнями и девчатами, то тут, то там взрывался смех, переходил на визг. В гривах лошадей, у поддужных колокольчиков трепыхали яркие ленты. Вся эта пестрота звуков и красок некоторое время металась по улицам, а потом переместилась к реке, на лед.
Ляпаев, возбужденный и радостный не менее, чем Пелагея и Глафира, запускал мохнатую руку в мешок с яствами у ног и, когда встречались ребятишки, метал в них полные горсти пряников, леденцов и конфет в радужных обертках.
Толпа пацанов за санями росла. Из домов выбегали кто во что успевал нарядиться: в латалых-перелатаных полушубках, телогрейках, в ушанках, кепках, а то и просто без них.
Завидев заветную тройку, Николка, старший Макара Волокуши, сунул босые ноги в ботинки и вместе со всей ватагой устремился за санями. Бежать долго не пришлось. Крупная и щедрая рука хозяина тройки веером сыпанула яства обочь дороги, и в тот же миг мальчишьё с гиком накинулось на праздничные гостинцы, навалились друг на друга, стараясь достать больше, упредить товарища, ставшего на какое-то время ярым соперником.
Николке посчастливилось. Когда он упал в снег, где пестрела заветная добыча, на него ястребами налетели ребятишки. Николка еле вылез из-под кучи тел и тут увидел, как Ляпаев метнул еще горсть сластей. Соперники кряхтели в сторонке, а Николка в один миг набрал с десяток конфет.
— Ты где это вывозился, — сурово встретила его мать. — Ишь, рубаха в крови.
— Упал я…
Мать сочно шлепнула его костлявой ладонью по лбу — на том все и кончилось. Николку окружили меньшие братья — Васятка и Митька. Начался дележ.
Макар, сидя, у окна, чинил сети, наблюдал за сыновьями. Он видел, как Николка метнулся на улицу, видел свалку в снегу и теперь радовался, что старший оделяет меньших.
— Эх, жизня. Ребятенкам конфетка в диковинку. Закурив, он снова принялся за чинку сетей, тех самых, которые штормовой ночью приволок на себе домой. Каждый раз, как только из потайного ящика доставал сети, они будто жгли ему руки, а глаза опасливо косились на дверь и окна. И не было в душе ни спокойствия, ни удовольствия от работы, от близкой путины. Чужое, оно и есть чужое, хотя, коли разобраться, свое возвращал. Крепкожилины сами виноваты. В прошлом году, перед самым ле́деньем, по реке уже шуга сплывала, Макар, обнаружив в култуке лежбище сазанов, обтянул косяк сетями, шугнул и начал выбирать улов, как откуда ии возьмись явились Яшка с отцом, отобрали и сети и сазанов. А Яков и по шее огрел:
— Отваливай, пока на лодке, а не то — прямиком к рыбам… И вдругораз не шастай по чужим водоемам.