Не раз, прибежав поздно вечером к мужу в лабораторию, Броня жаловалась:
— Мне одной тяжело. А подруг позову — она осуждает.
— Осуждает? Почему так думаешь?
— Уставится из угла… и молчит… А то всё молится и молится…
— И хорошо, — не отрываясь от мерцающего монитора компьютера, начинал бормотать муж. — Это, конечно, имеет смысл, если точно кто-то слышит наши молитвы… А если ничего этого нет, налицо процесс самовнушения: что нас как бы слышат, и потому нельзя преступить светлые заповеди, завещанные…
Бронислава, гневно смеясь, хлопала его по худой спине:
— Ну хватит! Идем!
Алексей Александрович выключал свет, и они уходили в центр города, слонялись там, как примерные супруги, машинально глядя на красочные витрины новых бутиков. В непогасшем вечернем небе, пролетая, мигали красными лампочками самолеты, с тополей и берез каркали, сердясь на прохожих, вороны — где-то здесь под кустами скверика их толстые и еще неловкие детки…
Но вот явилась осень, а настроение у мужа не стало лучше, и Броня уж подумала: не замешана ли здесь какая-нибудь аспирантка или лаборантка? Однажды специально подкараулила на улице Кукушкина:
— Здрасьте, Илья Иванович. — И стала засыпать его вопросами, какие в другом состоянии духа ни за что бы не задала. — Бледный стал… не спит… не ест… Вот я и подумала…
— Боже упаси! — наотмашь перекрестился Кукушкин, поняв, о чем выпытывает у него супруга завлаба. — Он мыслитель, Бронислава. Ему на всех на прочих, извиняюсь, то самое!.. Он их просто в упор не видит, как напротив света не видать травинку. А тебя видит. Есть на что смотреть! — И, раскинув руки, оглушительно захохотал.
Так что же с мужем?
Почти в полночь после этого длинного, проклятого дня ссоры он вернулся домой.
— Ужинать будешь? — негромко спросила жена. Она куталась в голубой с цветочками банный халат, как бы мерзла, но привычно приоткрывала свои белые, пышные прелести.
Дверь в мамину комнату прикрыта, мать, наверное, спит.
Сын Митька в трико и в майке, вскочив и выключив телевизор, кивнул отцу и босиком пошлепал к себе.
Ничего не ответив Брониславе, Алексей Александрович прошел в ванную. Здесь в самом деле крепко пахло французскими духами. «Да куплю я тебе как-нибудь…»
Бронислава ждала на кухне, может быть, хотела извиниться. На столе стояла неоткупоренная бутылка вина. Но разговаривать с женой не было сил. Разделся и лег в постель, завернувшись в одеяло.
В тишине ночи было слышно, как храпит за стенкой мать. Через проем открытой двери Алексей Александрович увидел, как сынок прошел мимо, нарочито громко покашляв, — чуткая старуха, полупроснувшись, затихла. Все же Митька жалеет бабушку.