— Я не просила. — Я оцепенела. — Напрасно старались. Я не хочу ванну. Слишком устала. — Я отвернулась и, уже стоя на лестнице, добавила: — Знаешь, я ходила смотреть казнь.
Он резко побледнел. Повторил беззвучно, одними губами:
— Ты ходила?
Я стояла на лестнице и ждала, что он сделает. Молчание длилось очень долго. Мне казалось, оно никогда не кончится. Вдруг пронеслось что-то темное, и он схватил меня, прижал к себе как ребенка, покрывая поцелуями голову, которую я упрямо отворачивала.
— Бедная девочка! Бедная девочка! — только бормотал он.
Как будто, если он меня утешит, я приму все как должное. Как будто я поцарапала коленку! Его поведение словно гипнотизировало меня. И только когда он беспомощно, мучительно прошептал: «Мне так жаль. Это, наверное, было ужасно. Я так не хотел, чтобы ты знала. Я так не хотел, чтобы ты расстраивалась», — я нашла в себе силы оттолкнуть его.
— Я расстроилась потому, что от меня скрывают правду. — Я холодно высвободилась, сделала шаг назад и посмотрела ему в глаза. Я не нуждалась в его сочувствии. Наконец он понял — я его обвиняю. Мне показалось, Джон все время знал, что так и выйдет. Он опустил глаза. — Я должна была знать. Ты должен был мне сказать.
Он широко развел руками.
— Как же я мог тебе сказать? — умоляюще спросил он, глядя мне в лицо, но не прямо в глаза. — Ты такая хрупкая… Ты только что стала опять прежней… Мы только начали… — Он остановился, перевел дыхание, опять попытался заговорить. Смятение охватило его. — И потом, что я должен был тебе сказать? Неужели мне нужно было уговорить тебя себя помучить?
— А какой смысл жить во лжи? — отрезала я. — Человека, которого мы знали, привязали цепями к столбу и подожгли. Перед тем как зажгли огонь, он сказал, что умирает из-за отца. — Джон испуганно вскинул глаза, перекрестился и уронил руки. Они безвольно повисли вдоль тела. Опять наступило молчание. — Он ходил с тобой по Челси, — жестоко продолжала я, пытаясь добиться от него ответа. Я почти кричала, но мне было все равно: пусть слуги слышат. — Ты этого не помнишь? Он верил в то же, во что верит доктор Батс. В этом все его преступление. За это отец убил его. Ты прекрасно это знаешь. Как же ты можешь делать вид, что ничего не случилось? Как ты можешь приходить домой и устраивать ванну?
Он зашикал на меня, затащил обратно в спальню и закрыл дверь.
— Послушай меня, — неожиданно твердо сказал он. — Выслушай меня наконец. Мы уже говорили об этом, и тебе известно мое мнение. Я считаю — все кошмары внешнего мира нельзя впускать в личную жизнь. Я не знаю, что говорить или даже думать о казни. Или о Море, коли уж о нем зашла речь. Но мне и не нужно об этом говорить и думать. Я врач. Я мужчина, у которого есть жена и ребенок. Я люблю их и хочу любить всю жизнь. Вот все, что мне нужно знать. Вот почему я велел поставить ванну. Я хочу показать тебе свою любовь, хочу быть с тобой и оставить жестокость мира за входной дверью. Все остальное не важно, если мы есть друг у друга, если можем сделать друг друга счастливыми…