Нет, слишком банально, как старый экслибрис. Нужно что-нибудь придумать.
— Он так и не появился, вы обратили внимание? — услышал он и поднял голову. Затем снова осторожно опустил ее и продолжил водить карандашом по бумаге. — Все говорили, он не придет, но я до последнего не верил, что у него хватит духу оскорбить новую королеву.
Они говорили о Море. Гольбейн затаил дыхание.
— Он сказал епископу Тунсталу, будто ему не на что купить новый костюм, — усмехнулся французский епископ, и Гольбейн краем глаза отметил его изумление: Сельв не мог себе представить, как бедность может служить оправданием. — Тунстал и еще двое друзей послали ему немного денег. Они знали, как важно ему там появиться. Он принял от них двадцать фунтов.
Кратцер знал власть денег над человеком. Он покупал в Тулузе дерево, в Гаскони вино (то, что они пили теперь, вполне мог поставлять именно он), а в последнее время заинтересовался залежами металлических руд в Корнуолле. Но астроном уверенно покачал головой.
— Мор — богатый человек, — со своим сильным акцентом сказал он по-французски. — Он не пошел из принципа. Рассказывают еще другую историю. Может быть, вы слышали? — Они отрицательно помотали головами и придвинулись поближе. — Мне недавно поведал ее Уилл Ропер. — Кратцер порозовел от удовольствия, став источником новой информации. — Я встретил его на улице. В ответном письме Тунсталу Мор напомнил ему историю об императоре Тиберии, которому предстояло решить непростой вопрос — казнить ли девственницу за преступление, за которое закон не позволяет казнить девственниц? Советники предложили императору сначала обесчестить ее, а затем казнить. Изложив этот анекдот, Мор порекомендовал Тунсталу следить за собственной девственностью. Он написал: «Я не могу знать, уничтожат ли меня. Но даже если это случится, я умру необесчещенным».
Все рассмеялись, затем вздохнули и покачали головами.
— Гордый, достойный человек, — отозвался епископ Лавуа.
«Почему Кратцер не рассказал об этом мне? — подумал Гольбейн. — Ведь он знает, как я люблю Мора и его семью. Знает, что я восхищаюсь его честностью». Затем вдруг засомневался. Кратцер мог этого и не знать. Он знал только, что Гольбейн не поехал к Морам. Он зачитывал Гольбейну отрывки из писем Эразма, где тот упрекал художника. Может быть, так он намекал, что нужно съездить? Может быть, Кратцер чаще видел Моров, чем ему, Гольбейну, было о том известно? Может быть, Кратцер считает его трусом, но из вежливости молчит? Он съежился и, словно защищаясь, поднял блокнот.
— В какие же опасные времена мы живем, — услышал он одного из французов. — Если уж ученых такой известности, как Мор, травят за отказ верить в предписанное властями — и это здесь, в стране, всегда бывшей образцом умеренности, — то, видимо, наступает конец эры, в которую мы родились.