— Что ж, — Джон остановился и посмотрел мне прямо в глаза, очевидно, пытаясь прочесть мои мысли и подыскивая объяснение, — вероятно, он прав. Кто-то явно бил этого человека. Не исключено, здесь он в большей безопасности.
Милосердные слова звучали утешительно. Мне нравилось, как он пристально смотрит на меня, вслушивается, пытаясь понять, что я на самом деле думаю. Но согласиться с ним слишком легко. Я замялась, а затем выпалила:
— А что, если?.. — Я не знала, как закончить, и попыталась еще раз. — Он здесь уже много дней. Если он такой сейчас, когда же его били?
Джон еще пристальнее взглянул на меня.
— Я слушаю тебя, Мег. — Он был очень серьезен. — Ты хочешь сказать, его бил твой отец?
— Не знаю, — жалобно проскулила я. Самая тяжелая из моих мыслей теперь, когда он догадался и вслух произнес своим знакомым голосом то, что камнем лежало у меня на сердце, показалась невозможной, и все же не вполне невозможной. — Но иногда мне кажется, что это так. Столько изменилось, ты многого не знаешь.
Солнце заливало лужайку мягким золотым светом, но земля стала твердой как железо, и дыхание Джона вырывалось белыми клубами. Больше показывать было нечего. Я подтолкнула его вперед, и он покачал головой, совсем растерявшись. Конечно, он знал, что после того как брат Мартин десять лет тому назад объявил войну испорченным нравам церкви и Европа затрещала по швам, отец сражался с еретиками. Но Джон вполне мог не знать, как глубоко захватила его душу эта схватка со злом. Джон вполне мог не знать, что, ведя аристократический образ жизни при дворе и будучи самым куртуазным подданным, отец являлся не только членом тайного королевского совета и советником короля, свободно входившим в покои монарха, но и спикером палаты общин последнего парламента, а в прошлом году, помимо других отличий, стал еще и рыцарем и канцлером Ланкастерского герцогства, — сэр Томас Мор тратил теперь огромное количество времени, пытаясь заделать любую трещину, через которую в Англию могла просочиться ересь.
Еретиков преследовал не тот отец, которого мы видели дома. Не тот, который ел, смеялся и говорил с нами, только уже не так часто, и по-прежнему имел светлую голову. Лишь случайно, обнаружив узников, я поняла: он изменился, став страшным незнакомцем, устремившим свой взор во тьму.
Узники в сторожке были мелкой поживой, попавшейся в расставленные сети отцовской бдительности в лондонских низах. Их выслеживали его шпионы, рыскавшие по кожевенным и ткацким мастерским и рыбным лавкам города, охотясь за злом, то есть за обычными людьми, откликнувшимися на зов своей совести и собиравшимися в задних комнатах на молитву. А потом сломленным узникам привязывали к спине огромные вязанки хвороста, символизирующие вечный огонь, ожидающий их, если они не отрекутся от своих заблуждений. Я не видела в этом высокого смысла. Я не понимала, как телу и духу Римской церкви могут угрожать запуганные ремесленники. Я не могла не жалеть их.