Он понимал весь риск затеянной им опасной игры. Бахвальство. Хвастовство. Знал, что Мор и Мег могут прийти в ужас, оттого что в картине тайна вышла наружу. Но им овладела безрассудная вера, двигавшая кистью по доске почти независимо от его воли. Это откровение докажет Морам — он принадлежит к их кругу. Не уступает им в интеллекте. Он тоже избранный. Он честный человек, близок с Эразмом, ему можно доверить любую тайну. И Мег может обратиться к нему со своими горестями.
Весь взмокший от стремительных перемещений от стола с красками к деревянному прямоугольнику, твердо намеренный воплотить свою идею в жизнь, прежде чем совсем стемнеет, над головой нового персонажа Гольбейн написал «Johanes Heresius» — Джон Наследник. Достаточно ли этого, понятно ли? Его рука вильнула. Возле двери в другой мир, где Johanes Heresius был у себя дома, он нарисовал на столе вазу с цветами. Не настоящими цветами. Говорящими цветами. Невероятные сине-пурпурные пионы (еще один ключ) сочетали в себе французское слово «peon» («лекарь») и цвет королевской крови. Теперь достаточно? Его лихорадочно дрожавшая рука вернулась к беспокойным пальцам Маргариты Ропер. Он затер их и переписал так, что правый указательный палец был направлен прямо на слово «Эдип». После вечеров, проведенных с ней у камина, он лучше знал историю Эдипа, ставшего царем Фив и но неведению убившего собственного отца, что привело к чудовищным трагедиям. Он был убийцей и узурпатором, такими же убийцами и узурпаторами Гольбейн считал Плантагенетов и Тюдоров. Намекая на обреченность обеих династий, он загнул пальцы левой руки Цецилии: они отсчитывали — раз, два.
Двигаясь вверх по диагонали от ее правой руки, он обратился к сэру Томасу. Стремясь подчеркнуть контраст между тканями, он четче прописал грубую поддевку, к которой были прикреплены богатые рукава красного бархата. Еще одна игра французскими словами, способна позабавить посланников. Он думал о выражении «Il fait le richard», намекавшем на стесненное материальное положение Мора после отставки. Оно могло значить «Он выставляет себя богачом» (это очень точно, особенно учитывая контраст между красным бархатом и грязного цвета шерстью), но его можно понять и как «Он делает Ричарда», что вполне подходило к историографу узурпатора Плантагенета. Стремясь усилить это второе значение, Гольбейн изменил положение рук Мора. Теперь из черной меховой муфты выглядывали три пальца — Ричард III.
Он уже почти ничего не видел. Свет померк, и он вглядывался в темнеющую картину сквозь тени. Повернувшись зажечь свечу, он понял, что совершенно обессилел. Ему хотелось пить и есть. Ноги болели от многочасового стояния, а руки — оттого что он столько времени, не прерываясь ни на секунду, держал на весу кисть. Он не помнил, чтобы когда-нибудь так работал. Гольбейн пошарил по деревянному подносу с хлебом и сыром, оставленному Цецилией, и ощутил, что не ел много часов. Пива осталось совсем немного. Он допил его и снова с восхищением и любовью стал смотреть на картину, поднимая и опуская мерцающую свечу, впиваясь глазами в каждую деталь, написанную им в день такого невероятного творческого подъема. Неплохо. Но еще сыро. Еще большие незаполненные пространства. Ничего, он их запишет. А сделанное вполне можно показать Мору.