Но, находясь под таким сильным впечатлением, ты ошибочно считаешь, будто ради этого можно бросить все, чего ты добилась в жизни. Жить с гением — все равно что брать в руки огонь или лед. Гений слишком жесток. Посмотри хотя бы, что случилось за эти несколько дней. Мастер Ганс не задумываясь раскрыл в картине тайну, которая не могла вызвать у тебя ничего, кроме боли. Это его огонь. Его дар согревает и будоражит людей, но того, кто подойдет слишком близко, он просто спалит. Я не сомневаюсь в том, что он любит тебя, но что дала любовь к нему семье, оставленной им в Базеле? Уйдя к нему, ты какое-то время будешь счастлива, но это счастье может оказаться очень непрочным. Ты будешь обесчещена. Наконец, рано или поздно он сделает тебе больно — возможно, погубит, поскольку самая большая страсть Ганса Гольбейна — его живопись.
С Джоном все иначе. Джон познал дикие страсти, но подавил их, пытаясь стать достойным тебя. Иногда, правда, они еще прорываются. Ты это видела, я это испытал. — Он погладил щеку, по которой ударил Джон. — Но его страсть — ты. Так было всегда. Потеряв тебя, он погибнет.
Джон Клемент полностью изменился ради тебя, и это не меньшая ценность, чем гений. Ты можешь обрести с ним истинное счастье, если ради него тоже научишься жертвовать собой. Вы можете построить красивую и благородную жизнь. Если ты найдешь в себе для этого мужество, она преобразит вас и станет тебе наградой, как и ему. — Его лицо избороздили не только тени от дождевых струй; он плакал. — Ты всегда будешь важнее для Джона, чем когда-либо могла бы стать для Гольбейна. И это не все. — Он мягко посмотрел на меня, казалось, не замечая своих слез. — Сохранив брак, тебе удастся сохранить себя. Джон всегда будет радоваться вместе с тобой успехам в медицине, детям, семье. Он не проглотит тебя, он даст тебе дышать, и тебе не придется выбирать меньшее из зол. — Я все еще чувствовала на теле жар Ганса Гольбейна, свои царапины, его щетину, слюну, но эти воспоминания уже начинали казаться горячечным бредом. Отец обнял меня обеими руками, и мы стояли совершенно тихо, слыша лишь дыхание друг друга. — Тебе не будет так трудно, как Елизавете, — прошептал он, будто не видя, что меня больше не нужно убеждать. — Все, что от тебя требуется, — это простить Джона. Простить себя. Вернуться к своей жизни. Научиться жить с человеком, который в отличие от тебя перестал бороться.
— Да, — прошептала я в ответ. — Я так и сделаю.
Слезы по его щекам побежали быстрее, и я услышала глубокий грудной вздох. Через мою шею он дотянулся рукой до лица и вытер слезы.