— Это Матерь-гора, — прошептала девушка. — Матерь, понимаешь? Здесь нельзя так говорить о… о Сармате.
— О да, — Малика утирала окровавленные губы. Язык саднил. — Княгиня стала горой и заключила в себя своего любимого сына. Глупейшая сказка.
Но даже Малика не могла спорить с тем, что недра жили своей жизнью.
— Это не сказка, — прохрипела Кригга, закрывая глаза ладонями.
Над Матерь-горой висела красная оборотничья луна.
========== Зов крови III ==========
Первый рёв, вырвавшийся из его глотки, рассыпался ошмётками звука. Эхо разнесло их по чертогу, оставив таять в полумгле. Второй рёв накрыл дребезжащий воздух, будто волна, а третий нахлынул — и заполнил всё без остатка. Дрожали стены и пол, об которые билась медно-красная чешуя, и от ударов чешуйки смещались. Выворачивались с кровью.
Его крылья неестественно выгнулись, и кости прорвались наружу. Сошлись под неправильным углом — будто человек свёл лопатки. Обе лапы содрогнулись, а когти оставили на камне глубокие борозды. Стальные драконьи мышцы начали расплетаться, как ленты, и расползаться в появляющиеся прорехи. Зубы старались закусить собственную морду — от нечеловеческой, бездонной боли.
Он смахнул лампаду, горящую ниже всех остальных, и жёлтый огонёк растекся по его ломающемуся хребту. Пламя лампады было похоже на кляксу мёда, на каплю жидкого воска, и не обожгло его. Даже не сумело отвлечь. Золото расплылось по меди, вспыхнуло в наступающей темноте — и погасло. А драконьи кости продолжали выбиваться из суставов и рвать толстые слои чешуи и кожи.
Перевернувшись на спину, он взревел сильнее. Вымученно, чудовищно. Теперь он старался расцарапать не камень, а собственное брюхо, но не дотягивался ни задними лапами, ни распоротыми крыльями. И метался на полу исполинского чертога, оставляя под собой нити окровавленных, изломанных чешуек.
Хороша ли твоя доля, Сармат?
Луна над Матерь-горой врастала в самоцветное небо.
Если сложить все легенды, то в них нашлась бы крупица правды. Дракон обращался человеком в полнолуния — на одну ночь. В равноденствия и солнцевороты — на несколько суток. Драконье тело не боялось ни огня, ни железа, а человек был слаб. Поэтому перед летним солнцеворотом, когда чешуя спадала на самый долгий срок, Сармат убивал всех пленных, что жили в его чертогах почти год. Из-за страха. Боялся, что рабы и жёны придумали, как его извести. И поэтому всё это время Сармата охранял его брат.
Каменный воин сидел перед входом в палаты, где дракон, клокоча от боли, пытался соскрести наросты с головы. Царапался, стелился по полу. Ярхо-предатель знал, что дни и ночи, когда Сармат был человеком, тянулись долго. Длиннее, чем обычно. Это — колдовство Матерь-горы, её проклятие. Словно княгиня хотела налюбоваться сыном, пока тот человек, а не чудовище. Но для Ярхо не существовало времени. И боли — тоже.