Тойву повернулся и смерил Оркки тяжёлым, многозначительным взглядом.
— Не попытается.
Раз Тойву решил, значит, никакой опасности не грозило. Но Совьон он отпустил только когда смог самолично разглядеть Шестиликий столп, а Оркки, не доверяя, двинулся следом за воительницей. И увидел, как из повозки выглянула драконья невеста — лиловое покрывало соскользнуло ей на плечи.
Оркки бы не назвал её красивой. Чересчур полная, с тёмно-русыми волосами, заплетёнными в две переброшенные на грудь косицы. Местами на щеках, шее и пальцах её белая кожа потрескалась и пошла розово-красной коростой — от мороза. Но всё это Оркки заметил потом. Сначала были молочного цвета глаза. Без зрачков и прожилок, заволоченные мутноватой кипенной дымкой.
Бельма.
Сердце Оркки Лиса болезненно сжалось.
Он не помнил, как, ударив коня пятками, воротился к Тойву, как потемнел от гнева, скривился от ужаса и хотел было взреветь, словно дикий зверь. Но многолетняя выдержка не позволила ему это сделать — люди бы встревожились. Он рванул поводья, приблизился к лицу Тойву и зашипел, брызжа слюной:
— Слепая! Мы, дери тебя твари небесные, везём Сармату слепую! — он чудом не сгрёб его за шкирку. Но сейчас Тойву не его друг, а глава отряда, и дело бы не кончилось обычной дракой. — Бельмяноглазую невесту, калеку, которая… Как ты допустил такое?
Он мог бы догадаться, что девушка не была так проста. Мог бы, но Тойву, продолжая смотреть рассудительно и спокойно, не торопился оправдываться, и тем привёл его в настоящее бешенство.
Оркки Лис захохотал свистяще, горлом.
— Птицы, собаки, женщины… За кем я сегодня ни наблюдал. А у нас в телеге слепая, которую мы отдадим Сармату, не успеет начаться зима. Дракон ничего от нас не оставит, ничего, всех перемолет, всех сожжёт, — смех его стал страшен и тих, и слышал его один Тойву. — Да помилуют нас боги. Их щедростью Сармат сам окажется слепым — или простит такой плевок в свою сторону.
Но казнил он и за меньшее.
— Ты закончил? — Тойву откашлялся. — Её счастье, что она слепа. В чертогах Матерь-горы весь свет из сарматовой глотки.
— Плевать мне на её счастье. Я еду не ради девок, а ради Черногорода, — чтобы не сорваться на рык, Оркки закусил костяшки пальцев. — Значит, слушай. Скажу своим молодцам, и они умыкнут чью-нибудь смазливую дочурку из первой захолустной деревушки, и…
— Не смей, — прочеканил Тойву. И добавил беззлобно, но решительно: — Если поступишь по-своему, убью.
Над ними распростёрлось бесконечно высокое небо, перетянутое нитями облаков. Позади — Черногород, впереди — мили опасного, долгого пути. Но тяжесть отвалила от души Оркки, и, засмеявшись, мужчина погладил остроконечную пшеничную бородку. Он знал, что делать, хотя убедил Тойву в обратном.