Томас свои грехи искупить не сможет.
– А итальянка? – спросила Эдит. – Ты убила ее ребенка.
Люсиль замерла, и ее рука остановилась на полпути к огню. Не глядя на Эдит, она переспросила:
– Ее ребенка?
Эдит смогла рассмотреть ее трагическое лицо и глаза, полные слез. Значит, где-то у нее все-таки было сердце.
– Ведь это ты его убила? – настаивала Эдит, надеясь достучаться до него.
– Я не убивала. Ни одна из них никогда не спала с Томасом. Ты что, ничего не понимаешь?
Эдит действительно не понимала. Ни одна из них… Кроме Люсиль. А что, если он был отцом ребенка…
– Чего же я не понимаю? – спросила она.
Люсиль ссутулилась и смотрела куда-то далеко-далеко.
– Ребенок был мой, – сказала она, опустив глаза в пол.
Эдит потеряла дар речи. Она что, намекает на то, что…
– Роды прошли неудачно. Надо было дать ему умереть. Но я очень хотела ребенка. А эта женщина сказала, что сможет его выходить, – голос Люсиль стал жестким. – Она солгала.
– Не может быть, – прошептала Эдит. Люсиль родила ребенка от своего брата? А она была уверена, что ничего более мерзкого, чем она уже знает, быть не может… Но эта тайна… все эти их общие тайны… в то время, когда Томас был с ней…
– Весь этот кошмар… Ради чего он? Ради денег? Ради того, чтобы сохранить поместье? Имя Шарпов? Шахту?
– Какие вы все, американцы, вульгарные, – взвилась Люсиль. – Конечно, свадьбы были ради денег – и это вполне приемлемо для людей нашего круга. Это и раньше случалось. Но при чем здесь «кошмар»?
Еще один приступ безумия.
– Этот кошмар, как ты его называешь, для нас был любовью.
Она подошла к узкому шкафу и открыла один из ящиков. За дверцей оказались ряды сверкающих инструментов для препарирования и различных ножниц, расположенных в идеальном порядке. Люсиль взяла узкий скальпель.
– Люди готовы идти ради такой любви на самые грязные и мерзкие преступления, – она приближалась к Эдит, и та изо всех сил сдерживалась, чтобы не закричать.
– Эта любовь сжигает, и калечит, и выворачивает всю тебя наизнанку. Это монструозная любовь, превращающая всех нас в чудовищ.
Женщина бросилась вперед и схватила Эдит за волосы. Скальпелем она срезала локон и отступила, с большой осторожностью держа его в руке. Эдит судорожно хватала ртом воздух.
– Если бы ты видела его в детстве, – вздохнула Люсиль. – Томаса. Он был таким… таким хрупким, как фарфоровая статуэтка. А мне нечего было ему дать. Нечего. Кроме себя самой.
Она открыла еще один ящик и положила срезанный локон рядом с четырьмя другими. Один из них был седой и покрытый запекшейся кровью. Волосы Беатрис Шарп, догадалась Эдит. Она была первой, кого они убили вместе? Или первой, за чье убийство их взяли?