— Может, и побегут, если разуются да пятки крапивой нахлещут! — Корней хмыкнул.
— Вот попробуй убеди тебя! — Ее подавляла, выводила из себя глумливая недоверчивость отца. — Можно подумать, что ты не слышал и про сентябрьский Пленум! Я за этот месяц побывала во многих колхозах, люди прямо не нарадуются!.. Ожили будто… А ты по-прежнему на все смотришь сквозь свою обиду. Ну, плохо было здесь, тяжело… Никто тебя не осуждает, что ты уехал. Но теперь-то ведь все будет по-другому!
— Вывернули все наизнанку — это верно, — с тихой раздумчивостью проговорил Корней. — Да написать все можно… А посулами меня все годы кормят, я ими давнспо горло сытый!..
— Но кто и когда тебе говорил всю правду, как вот сейчас? Кто? — все более горячась, выпытывала Ксения, уже стоя перед отцом, запальчиво размахивая руками.
— А мне и говорить не надо было, я и сам знал, что в нашем колхозе делается… Закрывай глаза да беги!..
— Поэтому мы и открыли глаза, чтобы все исправить!
— Ну и исправляй, кто тебе мешает, — на то ты и в райкоме состоишь…
— А тебе, значит, на все наплевать? Как катилось все под гору, так пусть и катится?
— Чего ты ко мне-то пристала? — Корней бросил в лужу окурок, и он шипуче погас. — Кому до меня какое дело? Не все ли равно, что скажу я? Кто меня раньше спрашивал?.. Одному Аникею Лузгину вера была — и в районе и в области, а он что хотел, то и делал тут! И сейчас еще на шее сидит, а ты меня назад в его упряжку тянешь. Хоть ты и в райкоме работаешь, и, может, начальник не маленький, а по мне — мелко ты еще плаваешь, вся задница, извини, у тебя наружу!
— Ну, знаешь! — только и нашла что сказать Ксения, теряясь перед этой неуважительной, грубой выходкой отца.
Ей было и неловко и совестно, просилась на язык ответная дерзость, но она сдержала себя и, подавив подступивший к сердцу гнев, круто повернулась и пошла прочь от крыльца в темноту.
— Не вздумай в дом лезть! — крикнул вдогонку Корней. — Измажешься впотьмах!
Она не собиралась осматривать дом, но, услышав последние слова отца, отыскала непрочно прибитую доску, оторвала ее и, больно ударив колено, исцарапав до крови руку, забралась через окно в кухню. В доме было теплее, пахло мышами, пылью, плесенной затхлостью.
Ксения нажала кнопку фонарика, и свет вырвал из темноты разваленный свод русской печки. На шестке лежали черный от сажи обломок чугунной вьюшки, изогнутая алюминиевая ложка, в пятне света дрожала паутина с высохшими мухами.
В горнице было пусто и голо, со стен свисали лохмотья пыльных обоев, но, несмотря на всю запущенность, широкие плахи потолка даже при тусклом свете фонарика отливали кремневой желтизной сухого, годы прожившего в тепле дерева; стены, срубленные из вековых, в обхват, сосен, были добротно проконопачены; плотно сбитый пол хранил следы давней покраски.