— Ну а теперь я все это засыплю, а вам придется поплясать.
Маскировка тайника закончилась лишь после того, когда мы с Мишкой до пота наплясались на россыпи земли, а дед присыпал ее мякиной и ржаной соломой.
Довольный собой, дедушка отошел в сторону и, улыбаясь, спросил:
— Ну как?
Мы запальчиво выразили свой восторг. Дед стряхнул с рубахи и штанов приставшие мякину и остья соломы и протянул Мишке ключ, который достал из поддевки. Показав пальцем на лаз, сказал:
— Перед тем, как открывать замок, хорошенько оглядись, чтоб никто не видел.
С проворством ящерицы Мишка юркнул из гумна. Не успел дедушка задуть фонарь, как из-за ворот послышался его звонкий голос:
— Дедушка, никого!
Через проем распахнутой дверцы в ворота ворвался яркий сноп света. С такой же тщательностью дедушка заделал старновкой лаз в стене гумна.
В этот вечер мы с Мишкой, лежа на печке, играли в «сороку-дуду». Не знаю, живет ли сейчас на Тамбовщине эта примитивная бесхитростная детская игра. Играют двое: один зажимает в ладонях горох, бобы или орехи (не больше пяти) и говорит: «Сорока-дуда», второй отвечает: «Я по ней». «Сколько коней?» — спрашивает первый. И вот тут вся хитрость состоит в том, чтобы угадать, сколько горошин, бобов или орехов зажато в ладонях. Мне и на этот раз, как всегда, не везло, одолевало желание больше выиграть, а потому я называл предельные цифры: четыре или пять, а Мишка, зная мою жадность, прятал в ладонях не больше трех горошин. Не угадавший должен был отдать столько горошин, сколько он назвал. Горох, который был у меня, я уже почти проиграл, когда послышался вдруг грохот в сенях. По звуку я понял, что упало железное корыто, висевшее на крюке, вбитом в стену. Как ветром нас сдуло с печи. Мы выскочили в сени. И то, что увидели, нас озадачило и испугало. Дедушка стоял на приставленной к стене лестнице и принимал из рук мамы ведро с пшеном, которое он высыпал в гроб. О том, что бабушка еще два года назад приготовила себе гроб и он стоял на чердаке, задвинутый в глубину, мы, братья, знали, а поэтому до ужаса боялись лазить туда.
Отряхнув ладони, дедушка подал матери пустое ведро и сказал:
— Все. А это на еду, — и он показал пальцем на оставшиеся полмешка пшена. Даже пошутил, обращаясь к согбенной и пригорюнившейся бабушке. — Ну, вот, Павловна, помирать тебе теперь нельзя, домовина твоя занята.
Я с ужасом подумал, как же мы будем есть кашу из гроба.
Бабушка робко и виновато спросила:
— Михайло, а не грех ли прятать пшено в гробу?
Словно ожидая этот вопрос, дедушка ответил:
— Греховно прятать в гробу золото, а пшено и хлеб в пожары и войны хранят даже в храмах. Потому что это — хлеб. А хлеб — всему голова. Греховно, когда вот они, — дедушка показал пальцем на меня и на Мишку, — будут умирать от голода. А вы, сорванцы, — он обвел нас строгим взглядом, — держите язык за зубами.