Волшебство или же чудо? Что бы это ни было, Бабушка была всегда полна сюрпризов.
— Мой муж был резальщиком по дереву. До всего этого, — объяснила женщина. — Он мастерил куклы для наших детей. Они так любили матрешек. Они ведь такие яркие и счастливые. Цветастые, самых разных цветов. Красные, как рубины, зеленые, как трава, голубые, такие насыщенные, как будто смотришь в небо. Желтые, как масло. Или как солнце.
Яэль знала красный. Красный был цветом мокрых следов на полу доктора Гайера. Цветом нарукавников смотрителей.
Другие цвета Яэль было тяжело представить. Внутри огороженного колючей проволокой лагеря не было травы. Иногда сорная трава пробивалась через трещины в стенах общей спальни. Но их обычно покрывал пепел, и они быстро погибали. А голубой — такого цвета доктор хотел сделать ее глаза. По этой причине он вводил в нее инъекцию за инъекцией.
Яэль полагала, что раньше, когда она была еще совсем ребенком, до серости лагеря, поезда и гетто, она видела все эти цвета. Но эти воспоминания напоминали фотографии: они были редкими, неточными, блеклыми.
Цвета у нее отняли. Высосали.
Бабушка взяла маленькую горошинку из руки Яэль и начала заново собирать куклу. Они поглощали друг друга, издавая щелчок каждый раз. Яэль смотрела с широко раскрытыми глазами, как частички собираются в единое целое.
— Ну вот, — сказала Бабушка после окончательного щелчка. — Маленькая кукла остается в безопасности.
— Это мне? На сохранение?
Женщина кивнула.
— Почему мне? — Яэль еще раз кинула взгляд на Мириам, та все еще спала. Она прижала матрешку к груди, задерживая дыхание над ценным подарком. Она знала, что должна поделиться, но сердце ее стискивала боль.
— Доктор прав. Ты особенная, Волчица, — она произнесла это знающим голосом. — Ты сможешь что-то изменить.
Яэль зажала куклу еще сильнее и удивилась такому уверенному и твердому тону женщины. Чудесные слова, полные какого-то волшебства. Яэль знала, что она другая. Инъекции доктора Гайера уже изменили ее. Запятнанная и шелушившаяся кожа растягивалась, обхватывая ее тоненькие кости. Короткие волосы не могли определиться с цветом: некоторые волоски были светлые, другие темные. Даже глаза Яэль изменились: один был ярче другого, чуть ли не сиял. Он ушел далеко от темно-карих ее матери.
Она другая, да. Но особенная?
— А теперь бегом в постель, — недовольно сказала бабушка и указала рукой на кучку сожителей по койке. — Завтрашний день нас не простит.
На следующий день Яэль вспомнила эти слова, эти последние, угрожающие слова, когда смотрела, как другие построились в шеренгу и покинули казарму через проход в общей спальне. Они маршировали, как обычно: вытянутые, как струны, деревянные башмаки стучали по гравию и льду.