Нет курить – готов вывернуть наизнанку какого-нибудь шершня. Бычки ещё собирать… Совсем мне плохо… В клуб – в коротенькой маечке и в трико (я уж скатился на уровень Фомы – и до лампочки, главное!), не пью, не пил… потом резко схватил два стакана от левой раздачи и – так же резко – отчаяние отчалило… Как какое-то вкино!.. Орало попса, все переминаются под неё на улице. Я стоял с Янкой в клубе, но она внезапно ушла – не нравится ей молчание. А что я могу ей рассказать? Почему я/должен/всегда что-либо рассказывать?! Я схвотил удодский потефон и ебахнул ево об землянку! На х..!
Было уже часов 10—11. В темноте светящийся экран. Там тоже 22 с копейками!.. Кафельная стена, трещание ламп дневного света, вдруг всё заслоняет фигура Яны, мутно маячит её белое платье, она подходит… Я нажал на паузу и начал смотреть в раскадровке… Я не могу…
Стук в окно, я весь передёрнулся…
Тут всплыл московский шершен, я сунул ему в глотку бутылочку (пустую и свежую) и всадил пинка по затылку, а потом по тыкве. А этих московских было не к месту человек уж 7. Увидев меня, выволаки… вернее, московского «босса», рэпера, выволакивающего меня из клуба, некто Шлёпа или Краб…
Стук в окно, я весь передёрнулся (вернулись родители). Молниеносно я нажал на eject, потом выдернул видак, включил ТВ и побежал открывать.
Я, конечно, не заметил, что в таких просмотрах я провёл три часа и пропустил ужин (обычно я ужинал в девять). Ничего, только сейчас все лягут, настрою опять – найду то место, поставлю на паузу, а телек пока выключу…
Мама отказалась варить мне еду, так как было уже очень поздно, легла спать. Она сказала: свари макарон (обычно я сам их и варил). Мне не хотелось макароны – я их и так ел ежедневно. Тут я вспомнил, что у меня остался последний кабачок (летом-то я их жарил и ел зачастую). Я стал его чистить, резать и жарить, хоть было уже поздно, а для его приготовления нужен целый час. Не соблюдая технологию, я сразу добавил лук, помидоры, стал искать морковь, но её не оказалось. Очень не хотелось идти за ней на огород – на улице было холодно, ветрено, лил дождь… Но делать нечего.
Дорезал в сковороду что было, притаил огонь.
Напевая из «Агаты Кристи»: «Четыре слова про морковь (два раза) / И я умру / Четыре слова про морковь: / Я не люблю тебя / Тебя я не люблю», надев калоши и старую курточку, я вышел в заднюю дверь.
Мне на голову сразу упали крупные, нестерпимо холодные капли – это капало с крыши – но дождя как такового уже не было. Всячески проскальзывая на разъезжающихся ногах – на калошах были «лапти» из налипшей грязи, – я выпростался во двор и закурил. Было очень темно и тихо, изредка капли били по бочкам и по железкам, гудел трансформатор, казалось, что влага, рассеянная, висящая в воздухе, идеально проводит его гуд… Эта же влага способствовала тому, что от синеватого фонаря на конце деревни шли лучи и разводы, как от солнца… Подул сильный ветер, и у стенки гаража затрепыхался размокшими, почему-то не опавшими листьями молодой клён, выросший этим летом.