Вещь (Драницына) - страница 27

«А потом вдруг из толпы вышла девушка, бледная как мел и одета бедно-бедно, в дырявом коричневом пальто, – рассказывала мне соседка бабы Зои. – Она подошла к мертвой бабке, отряхнула с ее лица рыбью чешую и закрыла ей глаза. К ней все кинулись, мол, вы знаете эту старушку? Заведущая обрадовалась, что нашлись родственники, которые могут оплатить испорченный товар, и говорит ей так строго-строго: «Девушка, пройдемте со мной. Эти креветки – королевские, вам придется за них заплатить». А девушка смотрит на нее, словно насквозь, и улыбается такой странной, загадочной улыбкой. И тут я понимаю, что завотделом хочет ей что-то снова сказать, но не может. Дышит так тяжело, глаза выпучила, как те караси, что рядом в аквариуме плавают, а слов из себя выдавить не может. Девушка постояла еще секунду, потом повернулась и ушла».

Несмотря на уговоры Корецкого, я оплатила бабкины похороны. Дело в том, что баба Зоя была, на мой взгляд, как-то по-особенному одинока. Это было вселенское одиночество человека из прошлого, который не к месту, не ко времени затесался в наш современный мир. Не знаю, каким образом, но была у меня с этой бабкой внутренняя связь, из тех, что не поддаются разумному объяснению. Где она сейчас? Летает с птицами или стала скамейкой в парке, на которой по весне целуются влюбленные? Как бы там ни было, мы до сих пор связаны одной тайной. За несколько месяцев до свадьбы мне пришла бандероль. В ней была старинная свадебная открытка, на которой два голубя держали оливковую веточку, и завернутый в газету необычайной красоты старинный золотой кулон с единорогом. Мифический зверь был соткан из бриллиантов и сиял на нежно-зеленом перламутровом фоне. Знакомый ювелир сказал, что это очень редкие и дорогие камни, умолял продать кулон. У него аж слезы на глаза навернулись, когда я сказала ему, чтобы отцепился от меня, если не хочет проблем на свою голову. А еще я удивилась, что дата отправления на бандероли совпала с датой смерти старушки. Я решила, что баба Зоя отправила мне посылку непосредственно перед тем, как зайти в роковой магазин. А может быть, на почте что-то перепутали.

(Женщина молча сидит, уставившись в одну точку.)

– Ты любила его?

– Это такое заезженное слово – любовь. Оно не выражает и сотой доли настоящих чувств. Я была без ума от Корецкого. Мне нужно было видеть его ежесекундно, дышать с ним одним кислородом, думать одни и те же мысли и видеть одинаковые сны. Когда он исчезал больше чем на час, у меня от тоски начинало сводить желудок, и я боялась, что однажды, когда он задержится на более длительный период, я просто умру, корчась в страшных муках любви и гастрита. Моя любовь была безразмерна, как китайские капроновые колготки, и я готова была убить любого, кто сказал бы мне, нет, даже намекнул, что Корецкий всего лишь использует меня в своих целях. Роман развивался стремительно, и вскоре я устроила его на работу в свою фирму юрисконсультом. Правда, для того, чтобы впихнуть на завидное место синеглазого Корецкого, мне пришлось уволить обожаемого всеми холостяка Лелика. Мои подчиненные, которые в большинстве своем были незамужние женщины, горестно вздохнули, провожая печальным взглядом так и оставшегося «ничейным» Лелика. И тут же с новым интересом воззрились на Корецкого. Но на рабочем совещании я сразу дала им понять, что он – моя еще не возделанная территория, и заявила, что если кто сунется, то незамедлительно последует за Леликом. Одинокие тетки печально закопались в документы, как хомяки в рваные газеты. Так мы прожили год, и вскоре был назначен день свадьбы. Сейчас я не понимаю, зачем мне это было нужно. Возможно, я думала, что таким образом излечусь от страстного желания обладать им ежесекундно. Желания, которое было сродни безумию. В преддверии свадьбы я, как последняя дура, забросив работу, моталась по разным инстанциям, приглашала влиятельных друзей, печатала в типографии приглашения. А в это самое время жениха, что называется, «свели со двора», умыкнули прямо из-под носа. Сделала это, как выяснилось позже, моя заместительница и лучшая подруга Верка, которая на правах рабочей и духовной близости все время крутилась около нас. Но мне даже в голову не могла прийти мысль о конкуренции с ней, настолько она казалась мне маловыразительным кузнечиком, затянутым в серо-зеленое платье прабабушки. Однако я упустила одну важную деталь – она была чертовски умна. Не в бытовом плане, разумеется. В обычной жизни она была беспомощна, как младенец. Я имею в виду математические расчеты и графики – индексы валют, международные экономические прогнозы и прочее, куда я свой нос обычно не совала. Верка же могла запросто спрогнозировать любую ситуацию, и могу поклясться, что за те пять лет, что мы с ней вместе работали, она ни разу не ошиблась в своих расчетах. Прокололась она лишь один раз в жизни, споткнувшись о тот же гнусный камень, что и я, – беззаветную любовь. Она была моим единственным другом еще со времен учебы в институте, и я всегда старалась помогать ей всем чем только можно. Верка была девчонкой из бедной семьи, замотанная в липкие бинты комплексов и страхов потуже эрмитажной мумии. Когда я с ней познакомилась, это был в буквальном смысле забитый взрослыми ребенок. С первого класса родители терроризировали ее из-за оценок. Они считали, что их дочь должна быть круглой отличницей, что она гениальный ребенок, но при этом страдает страшным пороком – ленью. А лекарством от лени еще со времен их собственного детства могло быть только одно хорошо проверенное средство – крепкий отцовский ремень. Они были слишком увлечены идеей насильственного выбивания детских пороков, чтобы заметить, что девочка и правда необыкновенно умна, но при этом вовсе не ленива, а страшно застенчива. Они лупили ее ремнем за самые невинные проступки, не говоря уж о двойках. Конечно, одноклассники, видя, что она каждый раз ревмя ревет из-за плохих оценок, считали ее чокнутой и обходили стороной. Из-за вечно заплаканной физиономии ее дразнили Верка-сопля. Дети – жестокие твари и, несмотря на то что Верка была лучшей ученицей в классе, они никогда не просили у нее списать, настолько она стала «неприкасаемой» для маленьких засранцев. Из-за тройки по физике в последнем классе Верка пыталась повеситься, но в это время мать пришла с работы домой и чудом спасла ее. Придурочные родители, ясное дело, раскаялись и больше дочку пальцем не трогали, но было уже поздно – ссадины на заднице зажили, а вот душа осталась искалеченной навсегда. Получив золотую медаль, Верка прибила ее гвоздями к входной двери, собрала вещи и рванула в Питер. Больше со своими родителями она не встречалась никогда. Когда она рассказывала мне свою историю, то улыбалась, словно все это было для нее забавным приключением. Лишь последняя фраза убедила меня в том, что девушка в семнадцать лет прошла сквозь настоящий ад.