Чёрный город (Акунин) - страница 16
И действительно, через минуту мимо загрохотал длинный-предлинный поезд, состоявший из черных цистерн.
– Неужто товарняк важнее пассажирского? – удивился собеседник. – Никогда такого не видывал.
– Здесь, батенька, всё подчинено интересам нефти. Особенно сейчас. Начинается стачка. Пока не забастовала железная дорога, из Баку в Батум торопятся перегнать как можно больше нефти, мазута и бензина. Вы же читали в газетах – экспорт нефтепродуктов временно запрещен. Не до жиру. Всё жидкое горючее должно идти на внутреннее потребление. Нефть дорожает день ото дня.
– Если военный флот по примеру английского перейдет с угольного топлива на нефтяное, цены подскочат еще выше. Скажу вам как специалист по дизельным двигателям…
На этом месте разговора Фандорин затворил дверь, потому что цены на нефть, как и дизельные двигатели, его совершенно не интересовали.
– Прибудем на полчаса позже, – с неудовольствием сообщил он Масе.
Тот сидел, блаженно обмахивался бумажным веером. Духота японца не утомляла. Ему вообще всё очень нравилось: и дорога, и то, что он вместе с господином, а больше всего цель путешествия.
Во времена, когда Эрасту Петровичу приходилось зарабатывать на жизнь платными расследованиями, Маса тяжко страдал. Говорил, что господин роняет свое достоинство, как оставшийся без службы самурай, который вынужден продавать свой меч за деньги. Однако в Баку, по мнению японца, Фандорин ехал по делу почтенному и благородному – мстить врагу за нанесенное оскорбление.
– Порчяса это нисево, – безмятежно сказал слуга. – Скоро господзин успокоится, потомусьто мы найдзём Одиссэй-сан.
К врагам господина японец относился с уважением – потому революционер удостоился почтительного «сан».
Эраст Петрович сел, хотел было закурить сигару, но Маса поднял палец и строго сказал по-японски:
– «Никки-до»! Неизвестно, будет ли сегодня время.
Он был прав. Задержку нужно было использовать, чтобы отделаться от Никки.
Поймав себя на этой мысли, Эраст Петрович устыдился. Что значит «отделаться»? Нехорошо так относиться к «Никки-до». Но прошло уже почти полгода, а он все не мог привыкнуть к этой утомительной обязанности.
Если в программе физического самоусовершенствования 1914 года значилось «нимподзюцу», то в качестве духовной практики Фандорин решил освоить «Никки-до», «Путь Дневника».
Дневник ведут многие, как на Западе, так и на Востоке. Юные гимназистки записывают в заветную тетрадку свои сердечные переживания, прыщелобые студенты предаются ницшеанским грезам, семейные матроны ведут хронику детских болезней и салонных сплетен, писатели причесывают свои мысли ради посмертной публикации в предпоследнем томе полного собрания сочинений (в последнем, как известно, бывают «Письма»). Но человек, который во всяком занятии стремится отыскать способ подняться на более высокую ступеньку бытия, хорошо понимает: настоящий смысл ежедневных письменных излияний в том, чтобы развивать ясность ума и духа. Когда к дневнику (по-японски «никки») относятся подобным образом, это не просто бумагомарание, а Путь, и очень непростой. Посложней, чем квантовая теория, которой Фандорин посвятил весь 1913 год.