Вдруг он вспомнил о детях и сходил погладить их, спящих. Вернулся за стол и опять: болгары, дружина, вятичи, дань, Царьград, Таврия. Потом взглянул на Рогнеду, как-то хищно улыбнулся, выпил последнюю чару и встал: «Ну что, спать?» Она поднялась: «Да, пора!» Князь сам шел навстречу смерти. Вот он снял пояс и положил на стол меч и нож. Вот она идет к постели; падает на пол платье. ох, как гроб, холодна их супружеская постель. И зачем принимать это последнее истязание соитием. Но никак не обойтись без этой муки, и муку свою надо скрыть. О боги, дайте стерпеть холод его рук, груз его тела! Стучит, бьется его сердце за панцирем ребер. Надо погладить их, различая удобный вход для ножа. Вот они, ложбинки между ребрами. Да, все уязвимы, не только князь Рогволод, его жена и сыны! У великого князя такая же тонкая кожа. Вот блестят его глаза; в них бьется похоть; ослепила она князя Владимира, жутко глядеть сейчас на это лицо; лучше зажмурить глаза и переждать время его неистовства, ничего не видя. Вот он дышит усталыми вздохами победителя. Наверно, приятно князю, что он отдал свою годовую дань Гориславе и теперь вновь свободен от нее до следующего лета, и уже видятся ему новые лица, новые земли, полная воля, радость державных удач. Вот рука его ленивым, предсонным движением проползла по ее телу, коснулась груди и уползла вверх. Все, он закинул руки — сморил его сон. Спи, князюшка, спи! Легка будет твоя смерть, без той горести, какую доставил ты моим отцу и матери, не узришь ты погибельный нож, не увидишь свою дочь на соломе под насильником, не брызнет на твоих глазах юная кровь сынов. Легко тебе все давалось, даже смерть тебе полегче, чем многим другим…
Тихо в избе, в соседнем покое потрескивает, догорая, свеча. Надо новую зажечь, думает Рогнеда, светло должно быть, промахнусь я в темноте. Она встает, Владимир сквозь сон что-то бормочет, ей кажется: «Куда ты?» — «Свечу возжечь, — тихо отвечает она. — Не вижу тебя». Рогнеда подходит к столу, зажигает от слабеющего огонька свечку, и, накапав воском лужицу, крепит свечу возле ножа. Зловеще тускнеет золотая его рукоять. Взять бы его. нет, нельзя торопиться, еще не время, не уйдет Владимир от нее, некуда теперь уйти князю, капищем станет их постель, а он требой — ждут боги его крови, будет она им в большую радость. Вот догорит тонкая свеча — тогда и срок; пусть живет, пока она светит, пусть дышит, пока поедает огонек трутовую нить…
И весь тот час, пока свеча оплывала восковыми слезами, колыхались перед глазами Рогнеды некие красные пятна, слабо проступали сквозь них знакомые лица — она понимала, что они являлись крепить ее руку. Вдруг увидела она в углу трех старух из Полоты, недвижимо наблюдали они за ней, и от внимательного их взгляда тоскливо замерло сердце; зачем они здесь; не приносят они ей успеха; всегда перед новой бедою заглядывают они ей в глаза. А-а, догадалась Рогнеда, — ведь ей умереть сегодня утром, они прощаются. И не стало старух, словно правильно разгадала она виденье.