Отец Симон очнулся, буквы на листах стали таять, виденье ушло, он увидел, что Анастасия стоит у печи, расслабленная состраданием. «Великая мудрость дана в этой притче, — сказал отец Симон. — Нельзя глядеть в прошлое. Кто оглядывается — тот яко столп недвижимый на одном месте стоит». — «Что понимаешь ты, отче, — тихо отвечала Анастасия. — Кто не оглядывается — у того сердце соляное. Что лучше?»
— «Не надо, мать Анастасия, — сказал поп Симон. — Прошлое в омут времени упало. Искать его — следом кидаться. Погибель». — «Там погибель, и тут смерть, — сказала Анастасия. — Вот, — дотронулась до платья, — сама по себе скорблю». — «Что же скорбеть, — вздохнул поп Симон. — Жизнь идет…» Тут он спохватился, но слово уже вылетело, задело мать Анастасию, и на лице ее появился тот суровый прищур, когда сквозь болота и дебри, сквозь полутысячу верст земли видела она Полоцк и начало своих бедствий, положенных приездом неожиданных сватов. Да, жизнь идет, думала Анастасия, бежит время, несется вскачь, как в седле. Вот поп Симон, десять лет назад ни единой седины не было, локоны черные до плеч опадали, теперь поределись, и седые пряди не вьются.
— Сколько тебе годков, поп Симон: — спросила она.
Поп удивленно задумался, подсчитывая свой век.
— Кто же знает, — ответил он неуверенно. — С полсотни скоро. А тебе, мать Анастасия?
— И мне много, поп Симон. четырнадцать лет меня замуж увезли, двадцать лет как Изяслав родился. Вот сколько жива — тридцать пять.
— Молода ты, мать Анастасия, — сочувственно сказал поп.
— Сто лет мне, поп Симон. Три разные жизни прожила. Все подневольные. Много на одну душу. Хочется четвертой, своей — хоть денек пожить.
Поп Симон посмотрел на нее с сожалением.
— Что, думаешь, будет ли та, четвертая? — укорила Анастасия.
— Захочешь — будет, — ответил поп Симон. — Только какая?
— Боишься? — спросила Анастасия.
— За тебя боюсь, мать Анастасия.
— А что бояться. Вон тебя колом били — а ты жив.
— Бог уберег, — сказал отец Симон.
— Били неумеючи, — возразила Анастасия.
— Били без жалости, — подчеркнул поп Симон. — Бог уберег. За его дело били.
— За его дело его самого убили, — не согласилась Анастасия. — Зачем ему тебя беречь, поп Симон?
За стеной заскрипел снег под тяжелыми сапогами, и крадущийся этот скрип затих под окном. Замолчали. И от затаился. «Входи, Сыч! — крикнула Анастасия. — Что мерзнешь под окном равно пес!» Спустя мгновение дверь отворилась, и в избу ступил мужик лет сорока — красномордый, черный, с блеклыми пустыми глазами. На поясе у его поверх кожуха висели меч и широкий, в ладонь, нож. «Куда вооружился так густо? — спросила мать Анастасия. — В полк призвали?» «Сегодня черед ворота стеречь», — отвечал Сыч. «Разве тут ворота? — спросила, кивая на окно, мать Анастасия. — Или тут велели стоять?» — «Мимо шел», — весело соврал Сыч. «Так и шел бы мимо, коли шел!» — сказала Анастасия. «Так я и иду», — кивнул Сыч и вышел.