— Нет.
— Тогда что?
Наташа повернула голову и посмотрела на подругу:
— Потом поговорим.
— Что значит — потом? Я вовсе не собираюсь тебя доставать, но ведь надо же что-то решать с ре… с твоей беременностью? Ты уверена, что не наделаешь очередных глупостей?
— Уверена. Прости… я хочу побыть одна. Не сердись…
— Хорошо, я пойду. Да ладно, Господи, я не обижаюсь. Я же представляю, каково тебе сейчас. Вот ты никогда меня не слушаешь, а я ведь тебе говорила! Ладно, ладно, не буду. Но имей в виду, у тебя есть сын. И сейчас он нуждается в тебе как никогда. Хочешь, я поговорю с врачом? У тебя ведь уже большой срок… Все, все, ухожу. Тогда завтра я приду, и мы все решим: раз уж ты все равно оказалась в больнице, надо этим воспользоваться.
— Ты кому-нибудь говорила об этом?
— Нет, конечно, кому я могла сказать?
— И не говори.
— Господи, конечно, я никому не скажу, не волнуйся. Все, Наташка, до завтра. Я тут тебе оставила поесть, в тумбочке — сок, фрукты, еще кое-что. Пока.
Лена поцеловала подругу, сняла халат и вышла из палаты.
"Ребенок… У меня будет ребенок… Его ребенок. Господи, прости меня. Я проклинала тебя за то, что ты забрал маму, я отреклась от тебя, а ты подарил мне ребенка от человека, которого я люблю, который был моей последней любовью. Благодарю тебя, Господи. Значит, так было нужно, значит, ты простил меня…"
Ни на минуту у нее не возникло сомнения, оставлять или не оставлять ребенка. Конечно, она его оставит, что бы ни говорила Ленка или кто-то еще. Разве может быть иначе? И разве может иметь значение то, что она одна? Конечно, нет. Ведь она любила Филиппа. И почему — любила, она и сейчас его любит. Она любит того Филиппа, которого помнит, а другого, того, кем он оказался, она не знает и не хочет знать. Значит, она простила его? Простила или не простила, дело не в этом. Дело в том, что она не хочет жить с этим ужасом в душе. И как хорошо, что она обо всем узнала после того, как рассталась с ним, что между ними не было объяснений, упреков, слез, что им не пришлось смотреть друг на друга злыми глазами. Она будет помнить его таким, каким он был с ней там, в Париже. Он подарил ей несколько дней счастья. И каким бы он ни был, эти несколько дней он любил ее или делал вид, что любил, неважно — все равно она была счастлива. Теперь она знает, что никогда больше не увидит его, но это неважно… Все это совершенно неважно, потому что теперь она не одна.
Она лежала на продавленной больничной койке, закрывшись одеялом с проштампованным пододеяльником, и считала, сколько времени осталось до рождения ребенка. "В начале февраля. Да, в начале февраля у меня родится девочка, и я назову ее Зиной". И на ее худом и бледном лице появилась едва заметная дрожащая Улыбка.