— Семь лет… — Неожиданно что-то изменилось. Смолкла музыка или хлопнула дверь? Загромыхал самосвал или просто погасла сигарета? Что-то изменилось, непонятно что, но Алинке вдруг захотелось рассказать ему, как она страдала все эти семь лет. Как незаслуженно, невозможно страдала эти мучительно долгие и стремительно мгновенные невосполнимые годы одиночества.
Ей захотелось взять его руки в свои, расплакаться в горячие сильные ладони, прижать их к своей груди и поведать о том, как она просыпалась по ночам от того, что ей казалось, будто он рядом, будто он стоит у изголовья и ждет ее пробуждения. Или невидимой тенью лежит за ее спиной. Касается своими сильными, но аристократически тонкими пальцами ее жаркой кожи, разжимает ее жадные губы своим сладким безумным поцелуем…
— Простите, — прошептала Алинка, нервным горячечным движением пытаясь спрятать в кармашек сумки томик Паскаля. — Мне нужно идти… Мне очень нужно… У меня дела.
— Но вино, — попытался удержать ее за руку Витька, и на том месте, где отпечатались его пальцы, словно вспыхнул ожог.
— Нет-нет, — Алинка все еще не могла справиться с книгой и сумкой. Она заторопилась к выходу, словно боясь, что еще одно такое прикосновение, и она будет не в состоянии справиться с собой. — У меня действительно масса дел… — Неожиданно она остановилась и приблизилась к поднявшемуся проводить ее Витьке. — Мне было приятно… встретиться с вами, — она сделала упор на последнем слове и продолжила уже более четко и уверенно: — Я бываю здесь… иногда. Даст Бог, свидимся.
Твердым шагом она направилась к выходу, проклиная на ходу себя за то, что пришла сюда, и его — за то, что он подсел к ней. И родителей его — за то, что поселились когда-то в ее доме этажом ниже. И своего отца — за то, что спустя четыре года увез ее в Москву с глубокой душевной раной, так и не зарубцевавшейся за эти годы. Раной, возникшей от тяжелых ударов безжалостной судьбы — потери матери и, следом за ней, любимого безответной любовью Витьки.
Алинка села в большой и светлый автобус. Вроде бы тот же «икарус», но почему-то он кажется несколько иным, чем те, которые колесят по Москве. Чистые, не изодранные сиденья из кожзаменителя, высокие тонированные стекла, огнетушитель и молоточки для выбивания стекла в аварийных ситуациях…
Мягкое сиденье нежно приняло ее вдруг разом уставшее тело. Алинка прикрыла глаза. В воображении поплыли неяркие картинки прошлого. Вот она вспомнила ту, самую первую, встречу. Боже мой, как давно это было! Сейчас ей семнадцать, тогда было десять. Всего-то семь с небольшим лет. Семь лет… Надо же, а ей казалось — целая вечность. Тогда еще была жива мама. «Мама… — Алинка улыбнулась. — Мамочка, мамулечка, мамуленька…» Слова эти имеют сладкий привкус дикой клубники.