Оленька начала постанывать, но Витьку это напугало. Ему показалось, что точно так же, как стоял под дверью он, стоит сейчас тренер Оленьки. Витька одной рукой зажал ей рот, другую положил на спину Оли, прогибая ее в пояснице. Словно гуттаперчевая, Оля выгибалась позвоночником и пружинно возвращалась в прежнее положение.
Во сне это было намного прекрасней. Во сне это казалось волшебной сказкой, во сне это несло нескончаемый праздник, во сне… Наяву же Витька от волнения долго не мог достичь желаемого результата. Перед его глазами стоял волосатый мужик, двумя здоровенными лапами держащий перед собой эту маленькую попку и внедряющий мощными толчками вовнутрь нечто огромное. Неужели насладиться счастьем любви можно только таким мерзким способом? Неужели и он со стороны выглядит так же ужасно?
Оторвавшись взглядом от лежащей на кровати блузки, Витька взглянул на свое отражение в полировке гардероба, и его захлестнула жаркая волна. Комната закачалась и поплыла. Там, в глубине Оленькиного тела, он стал огромным и жарким. Он разбух, превратился в один сладострастный орган. Он погиб, пропал безвозвратно. Он почувствовал себя тем волосатым мужиком, мощными толчками пронзающим податливое девчоночье тело.
— Уходи! — приказал Витька.
Оленька вопрошающе посмотрела на него.
— Тебе… не понравилось?
— Уходи, — не ответил он на ее вопрос и свирепо оглядел девочку с ног до головы. Его знобило, сладкая истома все еще не отпускала низ живота, но тот, кто сидел в нем и, до этого, подчинившись страстной власти другого, терпеливо ждал завершения животного действа, вдруг взбеленился.
«Приласкай ее, болван», — молил один голос. «Гони вон, гони!» — приказывал другой. Витька закрыл глаза, затряс головой, зажал уши руками и заорал:
— Уходи!
— Хорошо, хорошо, сейчас уйду, — залепетала Оленька. Ее жалкий вид немного отрезвил взбешенного Витьку. Он помягчел взглядом, подошел к ней и у самой двери взял за локоток, повернув к себе лицом.
— Я любил тебя, девочка моя, — прошептал он. Подбородок его задрожал. Оленька снова превратилась в маленькую невинную малышку, и он, с непонятным для едва двенадцатилетнего пацана ожесточением вдруг подумал о способе прекращения собственной жизни.
— Я… не смогу жить без тебя, — еще тише прошептал он, и Оленька уткнула свою пшеничную головку ему в грудь.
— Может, ты не бросишь меня? Может, не бросишь? Ты сильный, ты очень сильный! Мне страшно, Вить.
— Но почему все так, Олюшка? — Витька губами прикоснулся к нежному пушку на теплой щечке.
— У меня нет родителей, я — интернатская, понимаешь? Он, — Оля неопределенно кивнула куда-то за дверь, и Витька понял, о ком идет речь, — он взял меня в секцию, он возит меня по миру, он одевает меня, кормит… Он заменил мне всех, а заплатить я могу только телом, понимаешь?