— Что за «нормальные» деньги?
— На серебро да золото, значит. На монеты. Потом я в кухне вымыл руки и Пётр Кондратьич дал мне платок обмотать палец. Мы одели свои одежды и обувь, так что и кровь-то стало совсем не видно и спокойно пошли через парадный вход.
— Дверь затворили?
— Нет, просто прикрыли.
— Скажи-ка, Ваня, а сам-то Пётр Кондратьевич испачкался в крови?
— Я ж говорю, он разделся в кухне до исподнего, так что ни на рубахе, ни на поддёвке крови не было.
Шумилов некоторое время обдумывал услышанное, потом задал новый вопрос:
— Ты, Иван, сказал, будто Анисимов решил позднее прийти, чтобы в спокойной обстановке взяться за разборку мебели…
— Ну да, ночью. Он мне сказал к одиннадцати явиться.
— И что было дальше?
— Я явился. Анисимов мне рассказал о том, что полковник увидел незапертую дверь в квартиру Барклай, вошёл туда, ну и конечно же, увидел труп. Вызвали полицию, труп забрали, да только тела самой Барклайки так и не нашли. Обыска не делали, оставили квартиру опечатанной. Ну и Пётр Кондратьич был этим очень доволен, поскольку все ценности, стало быть, всё ещё на своих местах остаются. Печати полицейские его не смущали, он сказал, что их клеили клеем, взятым в его конторе, а у него клей очень жидкий; так, одно название. Аккуратно отклеить бумажку, а потом обратно приляпать ничего не стоит. Никто и не заметит.
— То есть Анисимов решил снять бумажный полицейский «маячок»? — уточнил Шумилов.
— Ну да! Делов-то. Пошли мы с ним на чёрную лестницу, он аккуратно ногтём подцепил бумажку, потянул, она и отстала. Совсем неповреждённая! Он своим ключом открывает чёрную дверь — опаньки! — а там новый замок навешан. Полицейские, стало быть, побеспокоились. Тут-то мы и заскучали. Обидно, знаете как…
— И чем сердце успокоилось?
— Да ничем. Дверь закрыли, бумажку с полицейской печатью назад поклеили. На том и разбежались. Условились, что как только всё успокоится, Пётр Кондратьич обменяет облигации на деньги и пригласит меня к разделу.
— А ты не боялся что он тебя просто-напросто «порешит»? Зачем ему с кем-то делиться? Шваркнет ножиком по горлу и всё шито-крыто…
Мысль эта, видимо, не приходила в голову Трембачову. Он глупо захлопал глазами, будучи не в силах отыскать ни одного аргумента против высказанного Шумиловым предположения.
— Ладно, не ломай голову, — махнул рукой Алексей Иванович, убедившись, что Иван неспособен разумно возразить. — Лучше скажи, почему ты на меня напал? — полюбопытствовал Шумилов. Впрочем, ответ как раз на этот вопрос он знал.
— Вы очень напугали Петра Кондратьича. Он примчался ко мне вчерась с бешенными глазами. Схватил меня за грудки, трясёт, спрашивает, брал ли я статуэтку из чёрного камня? А я понять ничего не могу, ведь он ничего об этой статуэтке не знал… Растерялся я, в общем… Ну и признался. Он мне — хрясь! — кулачиной в сопатку, говорит, отыскался какой-то спирит, столовращатель, которому духи рассказали о статуэтке. Сначала он вам не поверил, но после того, как я признался, поверил безоговорочно. В общем, он, узнав, что вы хотите общаться с духом убитой Барклай, испугался, что она назовёт вам его имя. Поэтому решил грохнуть вас. Упредить, так сказать, неприятности.