.
Каковы же иные возможности? Ответить на этот вопрос нелегко. Что касается наций, каждая из них может сохранить свою индивидуальность и достоинство как органическое «частичное целое», в то же время подчиняясь высшему порядку, только при уже указанных условиях: т. е. если реальная высшая власть, не просто политическая, и которую невозможно монополизировать какой–либо отдельной нацией в виде «гегемонизма», непосредственно ею признана. Альтернатива, определяемая в материальных терминах полезности и внешней необходимости, является просто чуждой и достаточно тривиальной. Нынешние «власти» охотно говорят о европейской традиции, о европейской культуре, о Европе как об автономном организме, и так далее, но, к сожалению, когда мы трезво смотрим на вещи в свете абсолютных ценностей, то мы видим, что всё это в основном лишь лозунги и нравоучения. Как же тогда мы можем найти путь к высшей возможности?
На высшем плане душа европейского наднационального блока должна быть религиозной: религиозной не в абстрактном смысле, но с отсылкой к ясной и реальной духовной власти. Даже оставив в стороне более поздние и общие процессы секуляризации, произошедшие в Европе, ничего подобного сейчас на нашем континенте не существует. Католицизм — это просто вера некоторых европейских наций. Кроме того, мы видели в несравнимо более благоприятный по сравнению с настоящим — а именно посленаполеоновский — период, что Священный Союз, с которым и зародилась идея о традиционной и мужественной солидарности европейских наций, был таковым только номинально — ему недоставало истинного религиозного освящения, универсальной, трансцендентальной идеи. Если таким же образом «новая Европа» сможет предложить лишь христианство в общем, то этого будет слишком мало, оно было бы слишком бесформенным и однообразным, не чисто европейским, и его не могла бы монополизировать европейская культура. Более того, не могут не возникать сомнения в совместимости истинного христианства с «метафизикой империи», как было продемонстрировано в средневековом конфликте двух властей, если понимать его по–настоящему.
Давайте оставим этот план и перейдём к плану культуры. Можем ли мы сегодня говорить о дифференцированной европейской культуре? Или, скорее, о духе, остающимся уникальным через его разнообразные и синтонические выражения в культурах отдельных европейских наций? Опять же, было бы необдуманным отвечать утвердительно по той причине, которую К. Штединг показал в известной книге под названием «Империя и болезнь европейской культуры».