Таким образом всё прошло бы в идеале. Однако проблема заключается в том, что естественное окружение таких достижений — это мир, находящийся в фазе «культуры», а не «цивилизации», используя терминологию Шпенглера. Писатели типа Варанга смешивают вещи, принадлежащие к разным планам, делая ошибку, которую когда–то совершил Муссолини. Он прочитал книгу Шпенглера «Годы решений» (возможно, не зная о его главных работах) и был поражён его прогнозом нового цезаризма или бонапартизма: именно поэтому он хотел, чтобы эту книгу перевели на итальянский. Однако он не осознал то положение, которое — по Шпенглеру — занимают формации такого типа в циклическом развитии культур: именно то время, когда мир традиции разрушается, когда существует уже не «культура», а «цивилизация», когда ценности качества пали и бесформенный элемент «массы» поднимает голову. Только тогда, в осенней или сумеречной фазе цикла, под маской псевдоцезаризма, централизованной личной власти, исчезают нации и рождаются большие наднациональные совокупности, сами по себе бесформенные, без высшего благословления. Всё это представляет собой всего лишь извращённый и перевёрнутый с ног на голову образ Империи в традиционном и истинном смысле; это не империя, а «империализм», и, с точки зрения Шпенглера, он представляет собой последнюю вспышку, за которой следует конец — конец культуры, за которым может последовать уже новая и иная культура без какой–либо связи с предыдущей.
Итак, когда Варанг говорит о новом периоде «абсолютной политики» и блоков, которые, как только нации одной культуры сольются в один организм, будут иметь в качестве единственной цели абсолютное, экзистенциальное отличие друга от врага (эта точка зрения позаимствована у Карла Шмитта, определившего в этих терминах сущность чисто политических современных элементов) и чисто биологический императив, мы всё ещё остаёмся на уровне «цивилизации» и коллективистских, «тоталитарных» процессов, являющихся скорее субнациональными, нежели по–настоящему наднациональными, и самую близкую к ним и самую последовательную реализацию которых сегодня можно найти в сталинизме. Ясно, что если единство Европы может быть реализовано только таким образом, т. е. посредством грубой силы, тогда Запад, возможно, сможет противостоять миру и заново утвердиться материально или биологически вопреки неевропейским империалистическим державам, но в то же время он откажется от собственной внутренней сути, и это будет концом Европы, концом европейской традиции — она станет отражением своих оппонентов, простым продуктом сферы борьбы грубой воли за существование и власть, под влиянием общих факторов дезинтеграции, специфических для техницистско–и империалистической «цивилизации», которая впоследствии поглотит всё. Более или менее схожий прогноз также сделан Бёрнхемом в его рассмотрении окончательных результатов того, что он называет «революцией менеджеров» на производстве